Петру Великому покорствует Персида

Упоминание о царице из служанок всколыхнуло а князе Дмитрии воспоминание о недавнем разговоре с дочерью. В самом деле, так ли уж безнадёжна её участь? Роман с царём длился не один год, стало быть, государь всерьёз увлечён Марией. В своё время ему нужна была «солдатская жёнка» — такая как Екатерина-Марта. Так, чтобы в походе — конь о конь и вынослива как конь, незатейливая, как все простолюдинки. Но ныне он вступил в новую полосу своей жизни, когда рядом должна быть истинная аристократка, такая как Мария. Она не уронит высокого звания государыни, понесёт его гордо и с истинно аарским достоинством. О ней будут говорить с уважением, заслуженным её высоким происхождением, ею станут восхищаться. О, Мария способна взобраться на высоту трона без каких-либо усилий. Она будет совершенно естественна на этой высоте в отличие от Екатерины-Марты...

Его мысли прервал возглас Шафирова:

   — А разве мы сами не являем собою пример христианской доблести нашего государя, его пренебрежения пустыми условностями?! Разве он не может повторить слова заповеди святого апостола Павла: «Слава, и честь, и мир всякому, делающему доброе, во-первых, иудею, потом и еллину! Ибо нет лицеприятия у Бога[38]».

   — Ах, дорогой Шафиров! — воскликнул князь Дмитрий. — Вы так хорошо помните слова апостола Павла, полагаю, не только потому, что он ваш соплеменник?

   — Нет, вовсе не потому. А потому, что он возвещает истины Господа, его голос — голос Иисуса Христа. Писание говорит: «Нет различия между иудеем и еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих его».

   — Прекрасные слова, — воодушевился Кампредон. — Но отчего же повсеместно евреи превратились в изгоев, и даже служители Церкви изрыгают на них хулу?

   — Потому что они невежественны и не читают Евангелие, которым клянутся, — хладнокровно отвечал Пётр Павлович. — Как доказательство приведу ещё слова апостола Павла из его Послания к римлянам: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ свой? Никак. Ибо и я израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова».

   — Всё это для меня новость, — признался маркиз. — Скажите же в таком случае, дорогой Шафиров, в чём вы усматриваете драму богоизбранного народа, к которому, как я знаю, принадлежите сами по рождению?

   — В рассеянии. Народ, не сумевший удержать землю праотцев своих, не сумевший и удержаться на ней, смирившийся с потерей родины, Святой земли, обречён на страдания. Он воспрянет только тогда, когда снова обратится к своим истокам и обретёт своего пророка, — уверенно отвечал Пётр Павлович. — Пророка, который, подобно Моисею, соберёт свой народ на Святой земле, земле предков, и сумеет отстоять её.

   — Когда же это будет? — подал голос князь Дмитрий.

   — Это известно одному Всевышнему. Он назначил сроки, и они исполнятся.

   — Будем надеяться, — с неуловимой усмешкой произнёс маркиз. — Но мы с вами отвлеклись: нам сейчас важнее дела земные, нежели небесные. Скажите, любезнейший Шафиров, могу я написать маркизу де Бонаку, нашему полномочному министру при Порте Оттоманской, что так называемый низовой поход никак не направлен против интересов султана?

   — Безусловно, можете. И даже обяжете меня. Его величество выпустит особое послание к монархам европейским, в коем будет говориться, что Россия не посягнёт на чужие земли.

   — Вы в это верите, Пётр Павлович? — удивился князь Дмитрий. Он всё ещё находился под впечатлением своих размышлений о судьбе Марии, а потому несколько рассеянно слушал разглагольствования вице-канцлера о богоизбранности еврейского народа. Ему как-то не приходилось размышлять на эту тему: сказать по правде, она его не занимала. Князь был греческой веры, то есть православный, но вольнодумства в нём было больше: вольнодумства философа, много размышлявшего о материальности мира и чуждого каких-либо заблуждений на этот счёт. Он молился редко и без истовости, хотя, следуя завету предков, строил церкви и часовни как ктитор, но более как архитектор, художник, государственный человек...

   — Благими намерениями вымощен путь в ад, — отшутился Шафиров. — Но таковы изначальные намерения моего повелителя, а их не обсуждают.

   — Позвольте, любезнейший Шафиров, обратиться к деликатнейшему предмету отношений между королевским двором и двором императора всероссийского. Здесь все свои, и мы можем говорить свободно.

   — Ах, вы всё об этом? — рассмеялся Шафиров. — Мой государь хотел сочетать браком старшую дочь с малолетним королём Франции: они оба «зимние» и почти ровесники: царевне исполнилось двенадцать в декабре, а будущему королю — только что, в феврале. Но ваш патрон сообщил же, что королю Людовику Пятнадцатому уже сосватана испанская принцесса...

   — Увы, — кивнул маркиз, бывший ревностным сторонником породнения двух династий. — Но герцог Шартрский...

   — Нет, сударь мой, герцог Шартрский слабая партия для возможной наследницы российского престола. Вдобавок вы просите гарантий для него — возведения на престол Польши.

   — В обозримом будущем...