Петру Великому покорствует Персида

   — Наивная девочка, — наконец заговорил он, стараясь вложить в свои слова как можно больше сострадательности и участия. — Наш государь человек увлекающийся. Но и столь же легко забывающий о предмете своего увлечения. Кроме разве что корабельного строения и токарного станка. Я бы на твоём месте не придавал серьёзного значения его словам...

   — Как можно! — воскликнула Мария неожиданно резко. — И это говоришь ты, сенатор, государственный человек. Император не отречётся от своих слов. Ни-ког-да! И я буду рожать! Что бы там ни было, что бы обо мне ни говорили.

Князь видел ожесточение Марии, её решимость и понял бесполезность своих увещаний. Он сказал:

   — Что ж, я готов уважать твоё решение. И не будем больше говорить об этом. Я бы только хотел, чтобы ты с этого дня более внимательно относилась к себе, к своему здоровью, как подобает будущей матери.

   — Обещаю тебе, отец, — с облегчением произнесла Мария. — Это я и хотела от тебя услышать.

Довольные друг другом, они возвратились в дом. Князь Дмитрий тотчас проследовал в кабинет. Разговор с дочерью дал ему пищу для размышлений. Царь Пётр вызывал в нём смешанное чувство. Бесспорно, русский монарх был незауряден: он одновременно восхищал, удивлял и пугал. Пугал несоразмерностью всей своей натуры: огромностью, непредсказуемостью, буйством чувств и их неукротимостью.

Над рабочим столом князя был укреплён лист картона, на котором Иван Ильинский по его просьбе вывел крупными буквами слова царя ещё тогда, когда князь осваивал новый для него русский язык, дававшийся ему нелегко по причине языковой смуты, царившей у него в голове. Эти слова Пётр произнёс в лагере на Пруте после злосчастного похода, когда турки потребовали выдачи Кантемира:

«Я не могу нарушать данного моего слова и выдать князя, предавшегося мне; лучше соглашусь отдать туркам землю, простирающуюся до Курска. Уступив её, останется мне надежда паки оную возвратить, но нарушение слова невозвратно. Мы ничего собственного не имеем, кроме чести, отступить от оныя — перестать быть царём и не царствовать».

Слова эти были сказаны Шафирову, сновавшему из русского лагеря в турецкий и обратно, дабы согласовать условия беспрепятственного пропуска русской армии, оказавшейся в турецко-татарском кольце. Шафиров выторговал-таки выгодный для России мир, а великому везиру объявил, что Кантемира в русском лагере нет, что он с верными ему людьми бежал в Австрию. А тем временем князь нашёл надёжное убежище в карете царицы Екатерины: турки, пропустившие русскую армию, можно сказать, сквозь строй, не осмелились заглянуть в кареты царицы и её придворных дам: гарем русского царя был столь же священ и неприкосновенен, как гарем султана.

Стало быть, царя Петра отличало благородство чувств. Впрочем, князь не раз в этом убеждался. И в то же время он был непомерно вспыльчив и следовал первому порыву, иной раз неправедному и жестокому. Трудно сказать, что могло перевесить...

Князь видел: Пётр увлечён Марией. Но кто мог сказать, сколь прочно, сколь стойко это увлечение. Честь ли это или бесчестье? И что может воспоследовать в результате? Опала или фавор? Государыня Екатерина, бесспорно, сведана об этой связи: у неё достаточно глаз и ушей, она укрепилась в своём положении и так просто не уступит его какой-то там княжне. С другой же стороны, её повелитель чужд не только предрассудков, но и законов: он сам себе закон. Он самовластен, самодержавен, самовит. Европейские монархи были втиснуты в рамки, у одних они были уже, у других шире. Пётр презирал какие-либо рамки, он чуждался их.

Так ничего и не решив, князь, положившись на волю Провидения, занялся своей рукописью: он переводил избранные места из Корана, дабы дать будущему читателю представление о священной книге мусульман, об основаниях их веры. Перевод давался трудно: князь ещё недостаточно поднаторел в русском языке. Положения шариата он мог пересказать: мусульманский кодекс был достаточно общечеловечен.

Так прошёл первый день. С утра он продолжал свои занятия, когда ему доложили о приезде гостя.

Это был Шафиров. Высокий гость, фаворит Петра, вице-канцлер, человек ловкий, умный и сведущий. Быть бы ему канцлером, и всё шло к тому. Но в родословной у Шафирова была червоточина: Пётр Павлович был еврей. Правда, крещёный. И отец его был крещён, и братья, и служили они верой и правдою своему новому отечеству, и истово молились христианскому Богу, хотя в душе царило лёгкое недоумение. Ведь и Сын Божий, и ученики его, евангелисты, пророки и апостолы, тоже были евреями. И была у них общая священная книга: Ветхий Завет, Библия, Книга Книг...

Это была великая загадка. Её можно было объяснить либо невежеством, либо злоумышлением. Но ведь человечество погрязло в великих заблуждениях, упорствовало в них, возвело их в ранг священных истин и не хотело от них отрекаться.