Петру Великому покорствует Персида

Стоило императору отбыть из первопрестольной на марциальные воды, как Москва притихла. Жизнь потекла лениво, как текла она из века в век. Ни потех, ни ассамблей, ни балов, ни смотрин: главный возмутитель спокойствия пребывал в далёком Олонце.

Всяк занялся своим делом, ежели, впрочем, таковое дело имелось. У светлейшего князя Дмитрия Кантемира, сенатора, действительного тайного советника, кроме дел по государственной части были дела свои. Про себя он почитал их важнейшими. То были занятия по учёной части: князь Дмитрий торопился внести последние поправки в сочинённую им «Книгу систима, или Состояние мухаммеданския религии». Он писал её на классической латыни — языке мудрецов и философов. И теперь его секретарь Иван Ильинский[35] спешно переводил её на русский язык, стремясь закончить до низового похода. Таков был наказ Петра.

Велено было хранить тайну похода, хотя бы на первых порах. Но те, кто был посвящён Петром, не могли подвязать языки. И хотя они поверяли тайну одним только верным людям, заклиная их молчать, слух о походе в Перейду с неожиданной быстротой облетел всю Москву, а оттуда уже никем не сдерживаемый полетел по городам и весям.

Князь Дмитрий возрос в Константинополе и, естественно, говорил по-турецки как природный турок. Более того: он как бы проник не только вглубь самого языка, но и в основание обычаев и нравов его носителей. Коран был одной из первых книг, которые сопровождали его в юности.

Столица империи османов была вавилонским смешением языков. В семье Кантемиров говорили по-гречески, ибо квартал Фанар был греческим островом в турецком море. Рядом жили персы, и юный Дмитрий, обладавший удивительной переимчивостью, что позднее назвали способностью к языкам, стал говорить с ними на фарси.

Латынь же была обязательна в школярских занятиях, так же как европейские языки — французский и итальянский. Он совершенствовался в них, проводя время в дипломатических миссиях европейских держав. Кроме того, эти два языка, равно как и латынь, были сродни его исконному языку, языку его отца, да и деда, — молдавскому. Молдавский язык был их близкий родственник, его корни уходили вглубь тысячелетий, в Древний Рим...

К чему это всё? К тому, что царь поручил князю быть готову сопровождать его в походе для общения и увещания восточных народов и собирания разных исторических редкостей, художеств и описания памятников. Пётр намеревался поручить ему заведовать печатней, коя бы тискала обращения к народам, обитающим на берегах Каспийского моря.

И вот наступил благоприятный момент, когда он мог без помех предаться всем этим занятиям.

   — Прикажи кучерам запрячь обе кареты и возок со снедью, — сказал князь Ильинскому. — Мы идём в Чёрную Грязь и пробудем там елико можно дольше. Пока не призовёт его императорское величество.

   — Скорей всего, пока удержится санный путь, — поправила его старшая дочь Мария.

Князь с беспокойством взглянул на неё. Мария разительно изменилась за последние месяцы. Она норовила уединиться, не садилась за общий стол, а велела носить еду в свой девичий покой. Прежде она была откровенна с отцом, ныне же что-то её стесняло.

Князь Дмитрий не раз пробовал разговорить дочь, вызвать её на откровенность. Тщетно. Однажды она сказала ему:

   — Не время, отец. Придёт день, когда я ничего от тебя не утаю.

«Экая наивность, — думал князь. — И ведь умница, любимица, а полагает, что я прост и в женских делах не смыслю. Она уж единожды проговорилась, да я и так вижу: понесла. От царя понесла!»

И князь Дмитрий решился сам открыть завесу и начать разговор. Следовало только выбрать благоприятный момент. А пока что в доме шла предотъездная суматоха: паковались вещи, увязывались сундуки. Князь собственноручно складывал свои бумаги и поручил их нести Ивану Ильинскому. Двери конюшни и каретного сарая были распахнуты настежь и снег во дворе истоптан и унавожен.

Наконец всё было готово к отъезду. Камараш (а вся челядь в доме именовалась как это было в господарском доме), то бишь домоправитель, убедившись, что ничто не забыто, подал знак, и кареты и возок с кладью выехали со двора.

Миновали Земляной вал, будочник скомандовал: «Подвысь!», шлагбаум поднялся, и они оказались в чистом поле. Кое-где курились дымки из крестьянских жилищ, встречь попадались сани, розвальни, однако редко, и каждая встреча в этом зимнем безлюдье радовала.