Петру Великому покорствует Персида

   — Нет, милейший: наш государь очень любит сочетать браком любезных ему людей. Стало быть, ты любезен. Поздравляю. Гордись и безропотно надевай хомут.

   — Но я вовсе не хочу жениться! — с отчаянием выкрикнул Артемий Петрович.

   — Попал ты яко кур в ощип, — покачал головой Шафиров. — Видно, чёрт дёргал тебя за язык, когда ты признался, что холост.

   — Да я вовсе и не думал; государь сам осведомился. Не мог же я солгать.

   — Бывает ложь во спасение, — назидательно заметил Шафиров. — Придумал бы что-нибудь; обручён-де уже, состоялась помолвка, переменялись кольцами...

   — Не нашёлся, — со вздохом отвечал Волынский. — Сильно заробел.

   — Да, я тебя понимаю: государь наш таков, что пред ним невольно заробеешь, каков ты храбрец ни есть. Я и то вот каждый раз, как пред ним отвечать приходится, невольно в некую робость впадаю. Хотя ведь ты знаешь: доселе пребываю в милости у нашего повелителя, изволит со мною часто советоваться по делам дипломатическим и иным. Притом минуя близкого ему человека — канцлера, что в великую досаду его ввергает. — И Шафиров хихикнул.

   — Слух прошёл, что вашу милость государь желает видеть канцлером.

   — То слух досужий. — И Шафиров шумно вздохнул. — Головкин в родстве с его величеством, а я-то весьма уязвим. Так что выше мне никак не подняться. Обречён всегда вторым быти, — грустно закончил Пётр Павлович.

   — Со второго меньше спросу.

   — Э, нет: первый-то славу стяжает, а второй за всё отвечает. Первый — день, а второй — тень, — выговорил Шафиров, как видно, заранее заготовленное. — Ну да ладно, сейчас важней всего твоя докука. Невест на Москве много, Преображенское же от них просто стонет: царицы, царевны, великие княжны... Иные вдовеют, иные невестятся. Коли государь взялся тебя женить, то, верно, уж не на захудалой какой-нибудь. И не на молодице...

Шафиров умолк, губы его шевелились, словно бы он перебирал имена известных ему невест.

   — Полагаю, кою из именитых перестарок государь тебе сосватает. И не моги отказаться. Всё едино блудить не перестанешь, муж в самом соку.

   — Да уж как перестать, — качнул головой Волынский. — А коли зверь баба попадётся да станет государю жаловаться?

И Артемий Петрович пригорюнился. Вспомнился ему гарем из крепостных девок да услады их. Выучился, будучи в Тихране и в других тамошних местах, девок выучил и за грех не считал. Были они все розовые, кормленые, длинноногие, угодливые. Любил с ними озоровать в мыльне: кои спину трут, кои живот, места срамные нежат. И которую выберет, сейчас приказывает нести простыни да закутаться. И вести его в усладительную комнату, где всё было приготовлено: еда да пития. Иной раз так распалится, что ни пить, ни есть не станет, а девку из простыни долой да и давай всякие фигуры выделывать. Раба и есть раба. Ина покорствует, а иная в раж войдёт н такое вытворяет, что он только ох да ах, прямо хоть пощады проси. Вышколены были. От такой в тихую немощь впадал Артемий Петрович, и ничего ему более не хотелось. А иная хоть и пригожа и статью вся вышла, а огня в ней нету. И тогда отсылал её барин-хозяин и приказывал прислать другую: испытанную в наглости да усладе...

Вспомнив всё это, Артемий Петрович шумно вздохнул. Женитьба показалась ему страшна. Да и зачем? Ребяток он наплодил изрядно, придёт время, двух-трёх, какие попригожей да посмышлёней, узаконит. И будут у него наследники. Не Волынские, так Лынские, всё едино его кровей.

Шафиров, казалось, понял, о чём сокрушается его выученик. Впрочем, проникнуть в его мысли было не столь уж сложно: как наденут венец, так приволью конец. А мужик, не женившийся до сей поры, до тридцати трёх, станет брыкаться, коли начнут его запрягать да хомут надевать.

   — Тут, братец ты мой, придётся тебе покорствовать. Противу рожна, как говорится, не попрёшь. Однако в том есть и великая выгода. Будущая твоя невеста наверняка близка к императрице, так что у тебя будет высокая покровительница. Раз государь сват, стало быть, государыня сватья. Будь доволен, — с усмешкой закончил Шафиров. — А услады твои останутся. Токмо придётся прятать концы в воду. А сему не мне тебя учить.

   — Да, драгоценнейший Пётр Павлович, — уныло качнул головой Волынский, — видно, теперя не отвертеться. Попался! Благодарствую на добром слове. Позвольте с сим откланяться: желаю нанести визит Петру Андреичу Толстому.

   — Не препятствую: се доброе дело. Хотя завтра ты его увидишь в ассамблее, но засвидетельствовать своё почтение особо завсегда надобно. Он твой неизменный доброхот.