Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания

– Последнее, что мы от него имели… Катюша, подай, пожалуйста, вон ту сумочку…

– Эту? – Катя подала сумочку и вновь забралась на диван, подобрав под себя обе ноги и ухватив на руки Кампанеллу.

– Последнее, что мы получили, была вот эта записка: «Я нахожусь – Владивосток, СВИТЛ[17], 11 барак. Получил 5 лет за к.р.д.[18], по решению ОСО[19]. Из Москвы из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехал 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности…» Ну вот… там дальше… да, вот еще: «Очень мерзну без вещей… Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка…» Спрашивает брата, жива ли я. И всё…

Надежда Яковлевна опустила голову, но Катя видела, что глаза ее были сухими. Мама сидела оцепенев, очень прямо, со сжатыми кулаками. Катя, сама того не замечая, так крепко сдавила Кампанеллу, что тот отчаянно мяукнул и рванулся из рук. Надежда Яковлевна подняла голову, посмотрела на Катю:

– Вот так, девочка. Не дай Бог тебе когда-нибудь это узнать.

– А… где он… похоронен, – произнесла Катина мама, чтобы что-то сказать, потому что молчать было тягостно, а сказать было нечего, – ты так и не смогла узнать?

– Вероника, милая, ты же понимаешь… – Всё понимала Вероника Владимировна, но все равно молчать было невозможно…

– А… всё из-за этого стихотворения?

– Наверное, оно сыграло свою роль. Но тогда брали и без этого: тех, кто арестовывался раньше, тех, на кого были доносы, тех, чья деятельность выглядела недостаточно конформно; кто мыслил не так…

– Да, – сказала Вероника Владимировна, – верно он писал: «Мы живем, под собою не чуя страны…»

– Не надо, Вероника. Если у тебя это стихотворение переписано, сожги его. Не подвергай опасности себя и семью.

– Вот и я говорю: под собою не чуя страны… Мне незачем его переписывать. Я его и так не забуду. И Катя не забудет… И если у нее будут дети…

– Но я д-для этого д-должна сначала…

– Завести детей? – улыбнулась Надежда Яковлевна. – Ну, с твоей внешностью за этим дело не станет!

– Да нет же, – Катя не хотела переходить на шутливый тон, – я д-должна сначала в-видеть это стихотворение, чтобы з-запомнить.

– Ну, раз мама хочет, чтобы ты его не забыла, значит, она даст тебе возможность его запомнить. А я подарю тебе несколько его стихотворений… – Она порылась в сумочке. – Вот тут есть старые, – Вероника, это я тебе говорю, – которых ты наверное не знаешь… Вот это в совершенно неожиданной для него манере:

Куда как тетушка моя была богата!
Фарфора, серебра изрядная палата,
Безделки разные и мебель акажу,
Людовик, рококо – всего не расскажу.
Среди других вещей стоял в гостином зале
Бетховен гипсовый на бронзовом рояле.
У тетушки он был в особенной чести.
Однажды довелось мне в гости к ней придти,
И гордая собой упрямая старуха
Перед Бетховеном проговорила глухо:
– Вот, душечка, Марат, работы Мирабо!
– Да что Вы, тетенька, не может быть того!
Но старость черствая к поправкам глуховата:
– Вот, – говорит, – портрет известного

Марата,Работы, ежели припомню, Мирабо.
Читатель, согласись, не может быть того!

«В этом вся Надя, – подумала Вероника Владимировна, – на душе кошки скребут, а старается нас развеселить!»

– Замечательно, – сказала она вслух, – и действительно неожиданно…

– Это 26-й год. Он тогда начал несколько иронических стихотворений. А эти ты должна знать: «Я не читал рассказов Оссиана» и «За гремучую доблесть грядущих веков», «Дикая кошка – армянская речь»… Еще несколько… Вот, Катюша, возьми… на радость.

39

Из Катиного альбома:

«Выходит, я Мандельштама почти не знала. Только то, что вошло в «Стихотворения» 1928 г. А ведь после этого целый мир! Хватило бы на трех гениальных поэтов, чего стоит «Я вернулся в мой город, знакомый до слез»!!! А эта очаровательная сказка:

Я с дымящей лучиной вхожу
К шестипалой неправде в избу:
Дай-ка я на тебя погляжу —
Ведь лежать нам в сосновом гробу!
А она мне соленых грибков
Вынимает в горшке из-под нар,
А она из ребячьих пупков
Подает мне горячий отвар…

Всего Катя переписала в альбом восемь стихотворений.

* * *

Из Ларъкиного дневника: