Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи желтые страницы
Страдание выводит на щеках…

…

И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною, ослепшею стеною…

41

Арест Антонины Тихоновны никак не укладывался в его голове. Ларька не был наивен: когда в тридцатые аресты пошли густой полосой, он немало всего наслушался и дома, и в школе, и на улице. Ленинградцы в общем не обманывались ярлыками «шпион», «вредитель», «враг народа», и разговоры вертелись главным образом вокруг двух вещей: знает ли Сталин и каковы все-таки истинные причины столь широких репрессий.

По первому вопросу большинство склонялось к тому, что Сталин не знает. Но немало было и таких – Ларькин отец принадлежал к их числу, – которые считали, что от Сталина все это и идет.

По второму вопросу была полнейшая разноголосица, муж тети Марии – «старый моряк» Сергей Степанович – считал, например, что всё дело в необходимости обновлять командный состав армии и флота.

– Во всех армиях и на всех флотах, – пояснял он, – существуют возрастные цензы для офицеров всех рангов, для генералов и адмиралов, а у нас – служи, пока ногами вперед не вынесут. Вот и приходится товарищу Сталину убирать изживших себя маршалов и командармов…

– Хорош метод! – вспыхивал Ларькин отец. – Отслужил – и пшел на расстрел! Да такого и во времена Римской империи и варварства… – Любовь к латыни и к Римской истории отец вынес из классической гимназии, которую окончил с золотой медалью.

– Взгляд типичного штатского интеллигента! А вот представь: завтра война, во главе армии оказываются Блюхер и Тухачевский, которые уже лет пятнадцать не знают, что такое воевать, а учиться в силу своих маршальских звезд ничему не хотят. Твой интеллигентский гуманизм обернулся бы гибелью тысяч – ты слышишь, тысяч ни в чем не повинных солдат. Нет, уж лучше вовремя снять головы трем маршалам и десятку командармов и комкоров. Правильно Сталин делает.

– Ты знаешь, наш Сергей не одинок, – рассказывал отец за обедом несколько дней спустя. – Сегодня я был у Диденко, и он мне плел примерно то же о партийном аппарате. У него выходит, что если аппаратчиков время от времени не отстреливать, они зажиреют, перестанут блюсти интересы народа, начнется стяжательство, кумовство, «ты мне – я тебе», привилегии для детей и родственников – словом, буржуазное перерождение. Я спросил: «Ну а какими-то другими методами, без арестов и расстрелов, разве бороться с перерождением невозможно?» Он смеется: «Нет, доктор, здесь в белых перчатках ни хрена не сделаешь: или так, или никак!»…

Ларькин отец в партии не состоял, к Советской власти относился сдержанно. Но это не помешало ему в начале тридцатых, когда он был сравнительно молодым, но уже известным врачом, согласиться работать в качестве консультанта в поликлинике санчасти ОГПУ, пока после четырех– или пятикратной смены начальства управления ОГПУ-НКВД, в том числе начальников АХО, которым подчинялась санчасть, он сумел найти себе заместителя и благополучно покинул этот пост.

Диденко, о котором он рассказывал маме, был постоянным его пациентом («постоянным», разумеется, относительно – от момента назначения до момента ареста). В то время он исполнял дела начальника политконтроля[20] (в результате чего Ларькина библиотека активно пополнялась роскошными изданиями вроде «Маугли» Киплинга, «Трех мушкетеров» в серии «Библиотека романов и повестей» и т. п.), носил два ромба и весьма откровенно делился со своим «доктором» своими политическими воззрениями.

Отец не разделял взглядов, подобных тем, что излагал Сергей Степанович или Диденко, и утверждал, что все дело в стремлении Сталина устранить всех, кто препятствует его верховной власти: от политических врагов до любых лиц, чья активность направлена на ограничение режима личной власти.

Близкий приятель отца профессор Евсей Константинович П** высказывался еще определеннее: