Петушки

Насчёт людей я, скорее всего, лукавил. На самом деле, интересно было мне самому. С тех пор исследование того, чем отличаются люди «те» от людей «этих», стало для меня чем-то вроде навязчивой идеи. Ни о чём другом я просто не мог думать. Потому, быть может, что видел в этом залог того, что и мне, против всех временных законов, хоть чуть-чуть приоткроется, чем люди эти будут отличаться от людей будущих, снова каких-то других, до которых мне уже не дожить. Дело в том, что разница между прошлым состоянием, настоящим и будущим открывала бы разуму гораздо большие возможности, нежели просто разница между прошлым и настоящим. «Всё поближе к какой-то осмысленности». Занимаясь этим, чувствовал я себя выше всех и вся. Только длилось это весьма недолго.

Есть у нас там Колодчик. Это ключ, бьющий прямо в овраге, возле самой Берёзки. Когда-то раньше, говорили, над ним стояла часовня, туда даже ходили крёстным ходом, служили молебны и всё такое. Скорее всего, и у язычников это было место сакральное. Сейчас же там просто короб с крышкой, где люди набирают чистой воды для питья. Коль скоро идёшь мимо, не зайти было нельзя. И я однажды спустился в овраг и открыл крышку. Под слоем прозрачнейшей воды ключ клубился илом и серебрился малюсенькими кусочками слюды. По поверхности плавал осенний лист. Пахло прелью оврага и водой. Я умылся и попил воды, такой холодной, что ломило зубы. По поверью, если помочить в «Колодчике» тряпицу, омыть ею больное место, а тряпицу привязать на соседнее дерево, – боль на ней и останется, а болезнь уйдёт. Увидал я тогда эти сотни и сотни тряпочек, которыми были обвязаны и обмотаны вокруг деревья, и не то чтобы подумал о тех людях, которые здесь бывали, а каким-то образом почувствовал все те миллиарды людей, которые теперь, в данное мгновение, живут по всей Земле. Я почувствовал и тех, кто умер. Миллиарды. Каким-то образом я почувствовал даже тех, кто ещё только будет жить. Тоже, может быть, миллиарды. Я почувствовал все их боли, мысли, страхи, переживания, откровения, страдания, надежды. Всё это – в целом, как своего рода космос. Это никак не вмещалось в мои схемки, какими я пытался очертить для себя человека. Там, на дне оврага, я был просто задавлен той неподъёмной задачей, на которую замахнулся. Я был обескуражен и убит. Я почувствовал тогда, что часть никогда не вместит целого, что ложкой океана не вычерпать. Даже и не человека я хотел постичь, а сам замысел, нас создавший.

Но не бывает худа без добра. В качестве, можно сказать, «побочного эффекта» мне вдруг как-то совсем по-новому открылась наша история, наша новейшая история. До этого мне отчего-то казалось, что сбившаяся наша с пути государственность оказалась у разбитого корыта. Всё у нас не так и не то. Пока все «нормальные» страны поступательно развивались, мы ставили «великие» эксперименты. И неудачно. Поэтому мы и проигрываем цивилизованным странам. Да уже и не только цивилизованным. Упустили самое время, и нас вот-вот дожмут. Но тут мне открылось, что было-то как раз всё наоборот: не упустили, а наверстали, заскочили в последний вагон уходящего поезда…

Двадцатый век наше государство выиграло вчистую. У всех, в том числе и у нас самих. Ведь в конце девятнадцатого века стоял вопрос о самом существовании России как государства, в которое сбились земледельческие и скотоводческие народы, живущие в биологической системе самовоспроизводства. Сбились под действием как внутренних, так и внешних сил. Тогдашние российские люди не были по своей сути производителями и не могли обеспечить государству достаточно средств и сил, чтобы противостоять промышленным странам, состоящим сплошь из производителей. Результат такого несоответствия вроде бы очевиден: либо люди должны были измениться, стать совершенно другими, соответствующими новым реалиям, либо должно было прекратить своё существование государство, не выстояв в соперничестве с соседями. Держава была на грани развала. Чтобы изменились люди, – а в Российской Империи было многомиллионное, многонациональное, многоконфессиональное население, разбросанное на необозримых пространствах и разделённое культурно, социально и как угодно, – нужна была какая-то сверхъестественная сила, абсолютно человеку неизвестная: ни в смысле её природы, ни, тем более, в смысле управления ею. Эта сила должна была перевести сознание подавляющего большинства людей с крестьянской, если так можно выразиться, орбиты на более высокую орбиту, соответствующую уровню человека-производителя. Практически одномоментно. Естественным образом, в Европе, это заняло сотни и сотни лет. При этом были захвачены и порабощены практически все континенты. У нас не было ни такого времени, ни таких ресурсов. Даже такого пространства у нас не было, невзирая на то, что у нашего государства была самая тогда большая площадь.