Певчие птицы

Теперь надо было мне найти то место, где он держится. У всякого соловья есть такой любимый куст, чаще всего сухой, погибший, в который не просунешься без риска выколоть глаза. Птичка в этом кусте сидит тихо, отдыхает, чистится, перышки оглаживает. Иногда и запоет вполголоса, будто портниха за работой.

Долго я лазал по уреме, собирал на одежду жадных весенних клещей. Их много бывает в мае в таком вот сыром мелколесье. Куст я нашел по кучкам беловатого соловьиного помета. Тоже ведь птичка-птичка, а не святым духом живет. Соловей бегал в кусте и тихонько, осторожно каркал, поводя хвостом.

Я разгреб под кустом сухие бурые листья и на влажный чернозем насыпал прикормку — горсть куколок рыжего лесного муравья и десяток мучных червей.

Прикорм на черной земле яснее видно. Птичка находит его скоро. Другой соловей через десять минут бежит к прикорму, машет своим вертячим хвостом. Поклюет — и ставь тогда лучок…

Жду я лешачью дудку, жду… Не торопится. Очень уж мудреный соловей оказался. Поет, бегает в кустах, а к прикормке не хочет подходить. Уж я его подгонял, уходил, снова возвращался — все бесполезно. В конце концов он дичиться стал. Хрустнет сучок — соловей лётом за речку. Улетит и поет там в черемуховой островине, попробуй его достань.

Так ни с чем я и ушел. На другое утро, до свету еще, иду пешком. Автобусов нет. Трамваи едва из парка выволакиваются. Километров пятнадцать надо идти. Прибыл я на место, уж солнышко в полдерева поднялось. Первым долгом — под куст. Съедена прикормка! «Уж теперь-то ты, друг, попадешь! Мой будешь!»

Наладил я лучок-самокрой, веревку протянул подальше в ивовые кусты. Сел там и жду. Не слышно что-то «мою» лешеву дудку. Поздновато уж. Солнышко вовсю пригревает. Шмели кругом жундят, виснут на желтых ивовых пуховках. Весь ивняк стоит в этой цыплячьей желтизне. И даже в лицо летит липкая нежная пыльца. А бабочки кругом — траурницы, крапивницы, желтушки! Черемухой сильно пахнет. Везде она распустилась. У самых моих ног в сырой тени доцветают высокие синие медуницы. Они уже выбросили шершавые ланцетные листья. И по ним, и под ними хлопотливо мечутся муравьи.

«Уж не они ли собрали прикормку?» — испугался я. Сколько раз так бывало. Насыплешь прикормку для птиц, а соберут мураши.

Вдруг бежит кто-то там по земле. Рыжее в кустах мелькает. Он! Вот вроде бы в точок забежал. Плохо мне видно. Однако надо крыть. Дернул я шнур.

Подбежал к сети. Что за наваждение?! Прыгает в лучке голубогрудый рыжехвостик — самец варакушки, такает с испугу. А неподалеку, гляжу, соловей сидит, поводит хвостом, и вид у него, как у мальчишки, проведавшего о ребячьей засаде.

Поругался я, да делать нечего. Выпустил варакушку — все дело она мне испортила. Снова оставил прикормку и ушел с пустыми руками. Вот она, птичья охота… И еще через денек наведался. Пораньше пришел. Сижу с лучком, слушаю. Поет соловушка то на ольхе, то в ближайших черемухах, то в кусты упорхнет. Около одиннадцати исчез, замолчал. Слышно — листья в кустах шелестят. Кормится, значит, бегает где-то там у точка. Шнур я держу на весу.

А сам приглядываюсь, стараюсь соловья рассмотреть. Вижу! Идет он к току. Идет! Тихонечко так, перебежками.

Дрожат у меня руки, и сердце колотится. Вот всегда так. Уж которого соловья ловлю, а не могу привыкнуть.

Подбежала птица к лучку. Встала на дужку. И так и этак голову повернет, смотрит, сторожится. Вот спрыгнула в ток. Клюет да оглядывается…

Я так сильно дернул шнур, что лучок сорвало с земли.

Но соловей все-таки покрылся. Запутался в сетке. Упал я на колени, закрыл его поверх сети ладошками и засмеялся. Наверное, со стороны за сумасшедшего приняли бы. Переждал, пока пройдет дрожь, успокоился, стал тихонечко его распутывать, а он сердится, клюется и чакает.

Красавец соловей попался. Перышко к перышку. Хвост рыжий, спина коричневая, а снизу весь серый, пепельный, белогорлый. Убрал я его в матерчатую клеточку, снял снасть и пошел домой вброд через Шиловку. Море мне теперь по колено.

Переправился благополучно, даже в сапоги не заплеснул, а там песок грядой лежит. И до того он был чистый, намытый, с золотинками, что захотелось мне его побольше набрать, жаворонкам принести.

Я снял котомку, достал походный мешок и стал нагребать песок горстями. Какое-то детское удовольствие грести песок так, руками, когда ощущаешь его тяжелую сырую прохладу.

Раскат соловья вдруг загремел позади. Я обернулся. Никого. Но раскат повторился, и вдруг лешевой дудкой закричала котомка. Это в темноте, в тесной клетушке колдовал мой соловей. Тут я в него совсем уверовал…

Дома выбрал клетку получше, 6 мягким верхом, с деревянными спицами. Высадил соловья, а он даже и не подумал биться. Попрыгал, попрыгал, за корм взялся. На третье утро запел. Да так чудесно запел, лучше, чем на речке. И сейчас живет у меня этот соловей. Я не запираю его клетку, и он любит бегать у меня на столе, ворошить листы бумаги. Я даю ему мучных червей, и он берет их с ладони со своим учтивым соловьиным поклоном.