Певчие птицы

Хотя в подходящих местах дубровник многочислен, птицеловы его знают мало, редкие любители имеют в своих подборах чудную луговую птичку. Малое знакомство с дубровником объясняется тем, что прилетает он на Урал поздно. Средняя дата появления под Свердловском — 25 мая. Самая ранняя — 21, поздняя — 28 мая. Птички являются с последней прилетной волной, где прибывают камышевки-сверчки, камышевки садовые, пересмешки, иволги. К этому времени сезон ловли кончен, снасти убраны до осени. Да и поймать дубровника какому-нибудь «щеглятнику» не под силу. Птичка строга, на приманную идет плохо и на прикормку не очень падкая.

В прошлом году выслушал я на торфяном болоте чудесного дубровника. Было их тут много, но либо трудно к ним подобраться — поют на релках меж непроходимыми топями, — либо песня слабенькая. А этот поет в гриве кустов у края заросшего тростником разреза и больше всего на сухой обломанной березке держится. Замечу, что все птицы, и не только певчие, любят садиться на разного рода сухостой и пальник.

Дубровник был очень хорош: длинно-грустно выводил он свою песенку. Раз-два споет однотонно, потом будто регистр какой передвинет и то же самое нежно, задумчиво переведет. И смирный, близко подпускает. У них, у дубровников, так: или уж дикари ужасные, или спокойные такие — диву даешься.

Стал я к березке из-за кустов подходить, обошел ракитник, на виду шагаю — поет, вот уж до березки пять шагов — не улетает. Тут я совсем осмелел, под самую подобрался, а он сидит, только замолчал.

«Ох ты, милый, хороший!» — думаю, на колени встал и — скорее точок расчищать. Рву осоку, да на его золотистую грудку поглядываю. Быстренько все до земли расчистил, прикормку насыпал: мучных червей, муравьиных яиц да проса с коноплей: «Ешь, мол, прикармливайся», — а сам назад, чуть не на четвереньках.

Только стал из болотины на твердую дорогу выбираться, показалось — колесо в траве железное лежит. Шагнул ближе — колесо зашевелилось. Голова поднялась. Гадюка! Такая огромная, метр с четвертью будет. Гадюку эту я зарубил своей саперной лопаткой. Подождал на дороге, не спустится ли дубровник, но он все пел на березке, а потом отлетел. И я ушел восвояси.

Через день являюсь снова. Дубровник тут, поет на березке. Змея убитая в кочках валяется. Уже посохла. А прикормка поедена. Просо полущено. Все в порядке! И ставлю я лучок-самолов. Запривадил я его мучными червями, замаскировал травой и пошел побродить на торфянике. День выдался не очень жаркий, с тучками, но все-таки сухой, хороший. Все болото налито голосами через край — погоныши свистят «футь-футь, футь-футь», чирки в разрезах — «трик-трик, свись-свись». Соловей у опушки щелкает. Варакушки захлебываются, в разрезах ондатры булькают. Вылезет на сухой рогоз огромная такая крыса коричневая, вроде бобра, и чистится, жуется. А заметит — плюх в воду, ушла. Все в эту пору на торфянике свежее, новое, лаковое: листочки, прутья ракитника, цветы калужницы. Белокрыльник болотный цветет, лягушатник по воде розетками стелется. Сядешь у бережка разреза, и сколько тут разной живности хлопочет, бегает, суетится, плавает, каждый по себе, со своей заботой и нуждой…

Прихожу я обратно — захлопнут самолов и прыгает в нем самец тростниковой овсянки… «Ах, незадача, вспугнул ведь он теперь дубровника». Выпустил я тростникового «воробья». Снял самолов. И как раз дубровник на березку прилетел. «Нет, — думаю, — все равно я тебя дождусь. Лучком поймаю». Скорее, скорее лучок вместо самолова поставил, шнур привязал, огляделся — некуда мне спрятаться.

Только грива кустов у прикорма, а дальше ровное болото. Нечего делать, отошел я шагов на десять со шнуром и лег под кусты. Хоть и не видно лучка, зато дубровника сквозь ветки вижу и, если он вниз юркнет, я тотчас приподнимусь и дерну шнур. Часа два я так лежал под кустами. А дубровник то поет, то улетит, то снова объявится. Закоченел я совсем в сырой траве, уже уходить надумал. Вдруг птичка кончила петь, поцыкала тихонько, повертелась — и вниз. Стал я на руках приподниматься, чтоб увидеть ее, а в это время что-то тихо так около рук «о-с-с-с». Поглядел. Нет, ничего. Снова приподнимаюсь — и опять «с-с-с-с». Вижу, дубровник на точке клюет. Дернул шнур. Есть! Соскочил — и к добыче. Когда распутал, посадил в кутейку дорогую птицу, подумал, а что это там, под кустом, сипело, жук, что ли, какой. Пошел поглядеть. На самом том месте, где я лежал, еще одна змеища огромная свернулась, голова настороже, и язычок черный полощет. Так меня всего и ободрало с ног до головы. Вот кто сипел. Как она меня не клюнула, до сих пор удивляюсь, почти в обнимку лежали.