Певчие птицы

Лес красив во всякое время года, но особая тонкая прелесть открывается в нем весной, когда он уже отошел от снега и последние негромкие ручейки еще живут в нем, журчат из чащи на свет. Везде лезет молодая травка. Нагрубли почки на осинах. Верба на разливах вся в белых свечках. Нагие березы словно ждут чего-то, глядятся в свои зыбкие отражения по снеговым желтоватым лужам. Найдет тучка. Набежит ветерок. Поведет по лужам холодную рябь. И вдруг посыплет на всю эту весну крупным белым пухом, метельным снегом. И какой бедной, неполной была бы картина лесной весны, не будь кругом птиц, их радостного свиста и гомона. Не обращая внимания на снег, в густом сосняке стрекочут дрозды, раскатывается песенкой белобокий зяблик, звенят овсянки, торжественно улюлюкает вдали большой дрозд-деряба. Лес живет птичьими голосами, и чем дальше к лету ушагивает весна, тем больше голосов славит ее приход, больше серых и пестрых певцов появляется в лесных сенях. Строят гнезда, ищут дупла, подновляют обветшалое жилье. Сколько брачных игр затевается день ото дня в зеленеющем лесу, сколько радости, пения, птичьего горя и птичьего счастья хранят и скрывают весенние леса.

Я люблю слушать птиц в начале лета. Раным-рано встаешь вместе с солнцем, полями, проселками шагаешь к опушке, так дивно синеющей вдали за разливом озимей. Вот она, окраина бора, полосы древнего тумана, свежесть и тень, солнечные дорожки на мокрой траве, блеск росы в венчиках сонных цветов. Бредешь по колена в росяных листьях чины, в лисьей осоке и папоротниках. Глаз не перестает дивиться бесконечной прихоти травяных узоров. Мягко ступает нога. Бабочки-ночницы неловко вылетают. Большой серый паук сторожит их, растянув меж стволами свою ловчую сеть.

Сладким ароматом ванили нанесет вдруг, нагнешься — целая семья северных орхидей-любок приподнялась над травой. Старый сосновый нетоптанный бор. Сколько в нем зреет голубой и зеленой черники. Связки розовых мелких бусинок прячутся под жесткие лаковые листочки — брусничник цветет шапками по местам давно иструхших пней. «Ой, много будет брусники!» — думаешь, отмахиваясь от комаров, а они так и дудят, липнут к разгоряченному телу. Кто-то однотонно юрчит в вершинах. Кто-то отзывается нежным свиристеньем, пиликают чижи в еловой низине. Елями начинается моховое болото, колодник, кочедыжник, комариные песни, моховые головы в блестящей осоке.

Мокнет меж ними ржавая жижа — засол. Слышу в елях цоканье клестов. Скрипучая торопливая трель несется вниз вместе с визгливым щебетом.

Кончился бор. За нетопкой мочажиной сплошь в холодной зелени осинника — высокая березовая роща. Все легко здесь, нарядно, живописно.

Тут нет тяжелых красок бора, словно сама природа сменила пастозную палитру на легонькую ветреную акварель. Блестят, шепелявят и молкнут березовые кроны.

Само небо меж них голубее и зеленее. Неяркого тона трава и цветы. Крепенький светлый красноголовик приподнялся на своем березовом корешке. Белизна, чистота, «подберезовость» и в пеньках, и в стволах, и в сучьях. Здесь все русское, березовое, стародавнее — от банного сладкого духа листьев до иволговой рожковой грусти, до этого пахнущего родной землей грибка, который просится в туесок.

«Лес надо понимать, как живопись, думаю я, как музыку…»

Леса Зауралья, Сибири и Севера в основном таежные.

Они глухи, темны, угрюмы, завалены буреломом и колодником: певчие птицы — дети солнца — не любят их. Самое малое количество видов населяет хвойную мрачную суборь[13]. Щуры, клесты, вьюрки, зарянки и синехвостки да еще вездесущие лесные синицы — вот певчие обитатели северных мест. Но чем дальше на западный склон хребта, в Предуралье и к югу, — тем заметнее изменяется лик лесов. Исчезает высоченная северянка-лиственница, попадаются клен и дубок, а в Прикамье еще и орешник. Все чаще разнообразное листовое чернолесье сменяет сплошной еловый лес-рям[14] и болотный урман. Само слово «чернолесье» неточно передает суть такого разновидного смешанного леса.

Это слово для осени, когда пройдет листопад, а летом здесь черны разве только стволы молодого липняка, обильно растущего в сыроватых местах. Весь же прочий лес зелен, сочен, весел, наполнен птичьим щебетом, игрой теней и солнечных пятен. Здесь много цветов и пахучих трав. Буквица, подмаренник, таволга, тысячелистник — все цветет синим, малиновым, белым и розовым, и надо всем прогретым разнотравьем вьются, парят и мелькают бесчисленные бабочки, осы, мухи, шмели. Это цветенье в июне до сенокоса захлестывает прогалины, заливает елани, растекается в глубину леса.

Идешь — и путаются ноги, и голову кружит дурманным медовым запахом. Кричит кукушка. В ее гортанном глухом непрерывном «кок-ку, кок-ку» та же летняя напряженная солнечная страсть, как в блеске цветов, как в сочной мякоти душистой земляники.

Поет пеночка-пересмешка. Черно-белая мухоловка шмыгает возле толстой осины, тревожась за гнездо. Темная птица перебегает и останавливается на тропе, удивленно задрав хвост. Вот припустила бегом в угон, взлетела с трескучим дроздовым чаканьем. Черный дрозд…