Певец во стане русских воинов

Великая свершилась; как на белом

Коне потом, блестящий светлым, белым

Оружием, – себя ж именовал

Он «Слово божие» – явился всадник;

Как вслед за ним шло воинство на белых

Конях, в виссон одеянное чистый,

И как из уст его на казнь людей

Меч острый исходил;

Как от того меча и зверь и рать

Его погибли; как дракон, цепями

Окованный, в пылающую бездну

На тысячу был лет низвергнут; как

Потом на высоте великий белый

Явился трон; как от лица на троне

Сидящего и небо и земля

Бежали, и нигде не обрелось

Им места; как на суд предстало все

Создание; как мертвых возвратили

Земное чрево и морская бездна;

Как разогнулася перед престолом

Господним книга жизни; как последний

Суд по делам для всех был изречен

И как в огонь неугасимый были

Низвержены на вечность смерть и ад.

И новые тогда я небеса

И землю новую узрел и град

Святой, от бога нисходящий, новый

Ерусалим, как чистая невеста

Сияющий, увидел. И раздался,

Услышал я, великий свыше голос:

«Здесь скиния господня, здесь господь

Жить с человеками отныне будет;

Здесь храма нет ему, здесь сам он храм свой;

Здесь всякую слезу отрет он;

Ни смерти более, ни слез, ни скорби

И никаких страданий и недугов

Не будет здесь, понеже миновалось

Все прежнее и совершилось дело

Господнее. Не нужны здесь ни солнце,

Ни светлость дня, ни ночи темнота,

Ни звезды неба; здесь сияет слава

Господняя, и агнец служит здесь

Светильником, и божие лицо

Спасенные очами видеть будут».

И слышал я, как все небес пространство

Глас наполнял отвсюду говорящий:

«Я бог живой, я Альфа и Омега,

Начало и конец, подходит время».

Такие образы в ту ночь, когда

Я спящий плыл к брегам Святой Земли.

Мой первый сон блаженный озаряли.

Недаром я о том здесь говорю,

Что из Писаний ты без веры знаешь:

Хочу, чтоб ты постиг вполне мой жребий.

Когда пророк святое откровенье

Мне передал своим глаголом дивным,

Во глубине души моей оно

Осталось врезанным; и с той поры

Во тьме моей приговоренной жизни

На казнь скитальца Каина, оно

Звездой грядущего горит; я в нем

Уже теперь надеждою живу,

Хотя еще не уведен из жизни

Рукой меня отвергшей смерти.

   Солнце

Всходило в пламени лучей, когда

Меня покинул сон мой; перед нами

На лоне голубого моря темной

Тянулся полосою брег Святой

Земли; одни лишь горы – снеговой

Хермон, Кармил прибрежный, кедроносны!

Ливан и Элеон из низших гор —

Свои зажженные лучами солнца

Вершины воздвигали. О, с каким

Невыразимым чувством я ступил

На брег земли обетованной, где

Уж не было Израиля! Прошло

Треть века с той поры, как я ее

Покинул. О, что был я в страшный миг

Разлуки с ней, и что потом со мной

Сбылося, и каким я возвратился

В страну моих отцов! Я был подобен

Колоднику, который на свободе

В ту заглянул тюрьму, где много лет

Лежал в цепях, где все, кого на свете

Знал и любил, с ним вместе запертые,

В его глазах погибли; где каждый день

Его терзали пыткой палачи,

И с ними самый яростный из всех

Палач – обременное ужасной

Виной, бунтующее против жизни

И бога – собственное сердце. Я

Не помню, что во мне сильнее было —

Ужасная о прошлой пытке память.

Безлюдною страною окруженный,

Где царствовал опустошенья ужас,

Достигнул я Ерусалима. Он

Громадой черных от пожара камней,

Как мертвый труп, иссеченный в куски,

Моим очам явился, вдвое страшный

Своею мрачностью в сиянье тихом

Безоблачного неба. И случилось

То в самый праздник Пасхи; но его

Не праздновал никто: в Ерусалиме

Не смел народ на праздник свой великий

Сходиться. К бывшему пробравшись

Святилищу, узнал я с содроганьем

То место, где паденьем храма я,

Раздавленный, был смертию отвергнут.

Вдруг, посреди безмолвия развалин,

В мой слух чуть слышно шепчущее пенье

Проникло: меж обломков я увидел

Простертых на землю немногих старцев,

И женщин, и детей – остаток бедный

Израиля. Они, рыдая, пели:

«Господний храм, мы плачем о тебе!

Ерусалим, мы о тебе рыдаем!

Мы о тебе скорбим, богоизбранный,

Богоотверженный Израиль! Слава

Минувшая, мы плачем о тебе!»

При этом пенье я упал

На землю и в молчанье плакал горько,

О прежней славе божьего народа

И о его постигшей казни помышляя.

Но мне он был уже чужой, он чужд

И всей земле был; не могло

Его ничто земное ни унизить,

Ни возвеличить: он, народ избранный —

Народ отверженный от бога был;

На нем лежит печать благословенья – он

Запечатлен проклятия печатью;

В упорной слепоте еще он ждет

Того, что уж свершилося и вновь

Не совершится: он в своем безумстве

Не верует тому, что существует

Им столь желанное и им самим

Oтвергнутое благо; и его

Надежда ложь, его без смысла вера.

От плачущих я тихо удалился

И, с трепетом меж камней пробираясь,

Не узнавал следов Ерусалима.

Но вдруг невольно я оцепенел:

Перед собой увидел я остаток

Стены с ступенями пред уцелевшей

И настежь отверенной дверью. В ней

Сидел шакал. Он, злобными глазами

Сверкнувши на меня, как демон, скрылся

В развалинах. То был мой прежний дом,

И я стоял пред дверью роковой,

Свидетелем погибели моей;

И мне в глаза то место, где тогда

Измученный остановился он,

Чтоб отдохнуть у двери, от которой

Безжалостной рукою оттолкнул

Спасителя, пятном кровавым страшно

Блеснуло. Я упал, лицом приникнув

К земле, к которой некогда нога

Святая прикоснулась; и слезами

Я обливал ее; и в этот миг

Почудилося мне, что он, каким