Певец Волги Д. Н. Садовников

В те годы, когда под зеленую сень
Леса удалых принимали:
Работали — нож да тяжелый кистень;
Любовь воровали со всех деревень,
Царёвы суда обирали…

Увел из-за Волги лихой атаман
С собой красоту полонянку —
Туда, где раскинул свой временный стан,
В дремучую глушь, под зеленый шихан,
В свою воровскую землянку.

Не сладко житье ей с немилым вдвоем
И кажутся долгими ночи…
Тоскует она о селеньи родном;
Молчит, закрывая цветным рукавом
От слез потемневшие очи.

Не может к своим она весточки дать
В село, где крушатся не мало
О ней и жених, и родимая мать…
«Бежать, — она думает, — надо бежать
Скорее, во что бы ни стало!»

Неделя проходит — она уж не та;
Тоску на веселье сменила —
Светлей стали очи, приветней уста.
Глядит атаман, — и ее красота
Его в свой черед полонила.

Бегут для него незаметно часы —
Он с ней остается подолгу;
Для ласковых слов ненаглядной красы,
Для светлых очей и тяжелой косы
Забыл он кормилицу Волгу.

«Скажи, красота, у меня ль не житье?
Моя ль не завидная доля?
Спасибо — забыла ты горе свое,
Люби атамана: все будет твое,
Во всем тебе полная воля!

Смотри, — говорит он, взводя на курган, —
Вон, видишь, белеют в тумане
Суда? То богатый идет караван —
С низо́вых местов, из полуденных стран,
Везут мне обильные дани.

Наденешь другой, побогаче наряд,
Персидскими шитый шелками;
Алмазные серьги в ушах заблестят,
И будет убор твой девичий богат
Цветными, как солнце, камнями!»

Но силою сердца ее не возьмешь,
Он душу ее не узнает:
У ней на словах золоченая ложь,
А замысел свой, что отточенный нож,
Она от него укрывает.

Как твердый утес прибылая вода,
Тоска ее тайная гложет.
Одна у ней дума: когда же? Когда?..
А речи… Что речи?.. по ним никогда
Расстаться она с ним не может.

«Мне любо и здесь, молодец удалой,
На что мне постылую волю?
Привыкла к тебе, не пойду я домой,
Хочу поделить, разудалый, с тобой,
Твою молодецкую долю».

«Пойдем, посидим, как сидели вечор,
И помнишь? на зоречке рано,
Поближе к реке, на знакомый бугор:
Там весело глазу, трава, что ковер», —
Склоняет она атамана.

Садятся… И, лаской в конец опьянен.
На грудь полоненой девицы
Кладет утомленную голову он…
И тихо вечерний, разымчивый сон
Ему опускает ресницы.

За ними дремучего бора стена,
Они — на краю, у обрыва.
Кругом ни души… и везде тишина, —
Внизу только плещет о камни волна
Встающего тихо разлива…

О чем же тут думать? Толчок — и долой
С вершины крутого шихана,
С подавленным стоном летит удалой,
Об острые камни стуча головой, —
И нет удальца атамана…

Землянка в ту ночь остается пуста.
Почуяв кровавое дело,
На утро всплывают над ней беркута
И тщетно кругом озирают места,
Ища атаманово тело.