Певцы и вожди

Я ответил профессору, что в его свободной Франции искусство поющих поэтов не только существует, но и процветает, о чем говорят такие блестящие имена, как Жан Ферра, Жак Брель, Жорж Брассенс, получивший главную премию французской Академии словесности. Произведения Брассенса включены в хрестоматии… Чем же Россия хуже Франции, почему она, обретя свободу, не сможет сохранить культуру умной «литературной» пес-ни? «Все это не довод, – парировал Окутюрье. – Жорж Брассенс не ровня Окуджаве. Булат Шалвович гораздо выше как поэт, но я опасаюсь, что с приходом свободы он и такие, как он, утратят питающий их стимул, который заключается в противостоянии власти и официальной культуры».

Тогда, в 1987 году, вопрос этот казался чисто гипотетическим, и я не стал продолжать дискуссию. Что я могу сказать сегодня, на четырнадцатом году странной, полной неустроенности и тревог постсоветской российской свободы? Пожалуй, то, что свобода эта не разожгла, а парадоксальным образом притушила те надежды и упования, которыми жило мое поколение и которые породили невиданный взлет альтернативной культуры. Гитарная поэзия в упадке, в ней не появилось новых имен, хотя бы отдаленно сравнимых с лучшими поющими поэтами второй половины XX века. Может быть, растерянность, вызванная внезапным обвалом системы, мучительная ломка идеалов, утрата прежних ценностей и невыработанность новых, – может быть, всё это не лучшая почва для расцвета поющейся поэзии высокой пробы.

И все же – рано торжествовать Мишелю Окутюрье. Что такое четырнадцать лет в исторической перспективе? Всего лишь краткий миг, мгновение, вслед за которым когда-нибудь – кто знает? – всё встанет на свои места и в России вырастет истинно свободное поколение, которое сложит свои песни, исполненные достоинства, глубокого смысла и таланта.

Июнь 2005

Приложение

Музыка и слово. Беседа с Петром Межирицким (Калифорния)

Доклад Владимира Фрумкина «МУЗЫКА И СЛОВО», произнесенный в мае 1967 года на Всесоюзном семинаре «по проблемам самодеятельной (авторской) песни», проходившем на берегу Клязьмы, недалеко от станции Петушки Владимирской области, и по сию пору остаётся единственным оселком, о который авторы точат лясы, или, если поставить этот оселок торчмя, единственным краеугольным камнем теории жанра. Жанра для всех нас важного. Жанра любимого, в котором с тех пор накопилось немало неожиданных проблем. И для интервью с главным хранителем традиций, с первым собеседником Окуджавы, Галича и других великих бардов той эпохи, в которой жанр был единственным вольным словом в стране, названия искать не пришлось. Название задано самим Владимиром Фрумкиным и по-прежнему охватывает всю обширную сферу авторской песни: «МУЗЫКА И СЛОВО».

П. М. Чтобы перечислить всё, в чём остался современен ваш великолепный петушковский доклад, пришлось бы повторить его целиком. Исключение – притом забавное! – ограничивается единственным примером. Мы к нему обратимся позднее, хотя пример и не доказательство… А пока единственное, что хотелось бы уточнить по прошлому, – это ваше отношение к критериям. Ведь за тридцать пять (день в день!) прошедших лет соотношение сил на поле боя изменилось до неузнаваемости. Трудно поверить, но идеологической массовой песни больше нет. Официоз сгинул. Не изменилось ли ваше отношение к критериям авторской песни? Идти ли ей прежним путем? Не появилось ли у нее нового назначения?

В. Ф. Отношение к критериям не изменилось. Больше всего ценю в этом виде искусства талантливость и точность поэтического слова. Независимость взгляда на жизнь. Обращенность к образованному слою общества. Но прежний путь невозможен. «Авторская песня» (очень приблизительный, кстати, термин, не лучше ли «гитарная поэзия» – термин, предложенный моим приятелем Джерри Смитом, профессором Оксфорда, в его статьях и книгах?) вернется на прежнюю стезю, если (не дай бог!) Россией вновь завладеет тоталитарный монстр, коммунистический или фашистский, всё равно. И возродится прежний, осознанный или неосознанный, стимул – противостояние официальной идеологии, цензуре, навязываемой сверху культуре, манере речи, тону, интонации.