Певучая гора [авторский сборник]

Но отец не заметил её вопроса и заключил:

— Вот какую сказку любил дедушка Алексей. По нему тебя назвали, сынок… Много он знал сказок, да вот на войне его убили. Сейчас никто столько сказок не помнит.

— Никто?! — охнул Алёша.

— Никто, — в два голоса подтвердили отец и мать.

Окна в избе цвели ледяными петухами, рыбами, папоротниками, и лёгкий свет их лежал на лицах отца, матери и Алёши, будто они все трое живут не в яви, а в небыли, заодно с этим царством на стёклах. Алёша слышал, как у него всё ещё пылают щёки, а тело под одеждой горит, согревается и никак не может согреться.

И думал Алёша:

«Какой он — дедушка Алексей? Весёлый он был и храбрый. У дедушки медаль была. Я его не видел и никогда не увижу. А сказку его я наизусть знаю и всё равно смеюсь в самых смешных местах, когда отец рассказывает».

— Сказка — складка. Песня — быль, — сказала мать.

— Спеть хочешь? — спросил отец.

— Как-нибудь спою, — отозвалась мать.

Отец принёс с морозу берёзовых дров, затопил печь и пообещал:

— Если вспомню, ещё какую-нибудь дедушкину сказку расскажу… Всё равно сегодня никуда не пойдём. Солнце-то с ушами. Морозище!..

Обиделся

Земля зазеленела по берегам реки, и на эту пологую зелёную землю пришло половодье и затопило её.

Теперь травы зелено светились в воде, как водоросли, и сюда из глубины приходили кормиться рыбы.

Толкаясь длинным шестом, Алёша плыл на лодке. Кругом — одна громче другой! — кричали лягушки. Делали они это не просто так, лишь бы перекричать друг дружку. Каждая выводила свою песню и не забывала про песни соседок, и голоса складывались в весёлый лад:

«Зиму перезимовали! Вода потеплела! А поём-то мы как хорошо! Никому так не спеть. Если можете — попробуйте…»

— Попробуем, попробуем, — пообещал Алёша.

Лодка у него была старая, протекала, и от движений мальчугана вода в лодке вместе с деревянным ковшиком перекатывалась и грохотала. Обеими руками Алёша поймался за куст вербы, и верба задымилась золотым дымом пыльцы, и лёгкий дым этот коснулся лица мальчика. Ковшиком Алёша взялся вычерпывать воду из лодки и недалеко от себя на чистоплёске увидел тёмное осклизлое бревно.

На дальнем конце бревна — хвост, точь-в-точь как у рыбы.

Алёша замер с ковшом воды в руках.

Бревно это или не бревно?

Позади, где хвост, узкое, а спереди широкое. Там, где самая ширина, в воде, как белые корешки, колеблются усы. А по бокам — плавники, прозрачные и ребристые.

Сом!

Живой? Едва ли.

Живой давным-давно испугался бы Алёшиной лодки. А этот — не пошевелится. Жалко сома, да что делать?

Ничего.

Алёша вычерпал всю воду из лодки, заскрёб дно досуха, зачистил, как тарелку ложкой, и обнаружил, что плавники у сома колышутся.

Живой! Живёхонек!

Чего он тогда не уплывает?

Тише тихого Алёша подплыл к сому, положил шест вдоль лодки, затяжно вздохнул, голой рукой дотронулся до спины сома, тотчас отдёрнул руку — рыбина не шелохнулась.

Может, сом ничего не видит, не чувствует? Глаза-то у него где?

Есть и глаза — недалеко от усов. Только больно маленькие, сонные. Не выспались глаза. Или переспали. Кто их знает?

А лоб у сома широкий. Видимо, о чём-то он думает. О чём?

Алёша свесил руку с борта лодки. До чего же тёплая вода в затоне, как парное молоко, если не теплее!..

Сом старый, видно, дедушка. Внучата у него есть. Правнучата. Всплыл на весеннюю завалинку и думает о жизни: холода пережил, буду жить дальше.

И совсем он не страшный, этот сом. Большой, добродушный, усатый.

Алёша погладил сома по спине, по голове, пощекотал за плавниками, как за ушами у коровушки почесал. Подумал, не подёргать ли за усы? Да побоялся: как бы тот не рассердился…

— Алексей!

Мальчуган вздрогнул от окрика.

Сюда на чёрной смолёной лодке плыл лесной объездчик Исай Никандрович Головин — приятель Алёшиного отца, большой любитель ухи. Алёша сразу понял, что этот сома не приласкает, и тихо спросил:

— Чего?..

Исай Никандрович подгрёб к сому с другого бока и спросил:

— Дохлый?

Врать Алёша не умел, а правду сказать не решился и промолчал.

Безо всякого уважения Исай Никандрович подёргал сома за плавник и заключил:

— Дохлый. Лёд нынче толстый был. Сом и задохнулся.

И спросил, закуривая:

— Чего ты тут делаешь?

Алёша открыл рот, чтобы рассказать, что плывёт он по делу на ту сторону залива — посмотреть на яблони. Яблони эти они с отцом сажали прошлой осенью… Но ничего этого Алёша сказать не успел. Исай Никандрович закусил папиросу жёлтыми зубами и шёпотом сообщил:

— Он — бес! — хвостом шевелит.

— Где?..

— А вон! Руль-то у него — будь здоров. Видишь или нет?

— Вижу…

— Жирный какой! Уха из него — одним наваром сыт будешь. А у меня, как на грех, с собой ни ружья, ни топора. У тебя нет?

— Откуда?.. — прошептал Алёша.

Ему было страсть как жалко сома. Человеческого языка он не понимает и, конечно же, в толк не возьмёт, что Исай Никандрович надумал с ним расправиться. Сому хорошо, оттого что солнышко, что люди кругом, дотрагиваются до него, гладят, о чём-то говорят и вроде бы зла ему не желают.