Читаем Пядь земли полностью

Ну а нынче два тоненьких плача слышатся в церковном дворе — словно ниточки протягиваются через ушко серебряной иглы, а вслед им течет из неприкрытой двери псалом. Три женщины сходят по ступенькам, растроганные обрядом. Солнце заливает церковный двор, каштаны тихо шумят в нежарком сиянии сентябрьских лучей, в синем небе плывут облака. Ореховое дерево у хаты Черов роняет на землю созревшие плоды; помидоры краснеют на подоконниках.

Хороша нынче погода. Нечасто бывает такая в сентябре.

Идут бабы; теперь из церкви доносится только гудение органа. Мальчишка маленький во весь голос ревет за домом правления. И немудрено: приятель хорошо съездил ему по спине.

Словом, крещение состоялось; вечером будет ужин.

Марика уже два дня, как встала. Ходит по горнице, в сенях, во дворе, в саду; только на улицу пока нельзя. Как сможет выходить на улицу, сперва в церковь пойдет. Правда, до церкви она и нынче могла бы добраться — да не полагается ей там быть, когда детей крестят. Так что теперь только в следующее воскресенье…

Красный Гоз молодого барашка купил для паприкаша; еще кур зарежут на жаркое и на бульон с чигой да калачей напекут. Это и будет ужин. Пашкуиха вина добыла у Жирных Тотов — чистого, трижды отстоянного зеленого вина, целых сто литров. Хватит с избытком. Всего двадцать шесть человек позвали кумовьями, мужчин и женщин. Да семью надо считать: у Йошки два брата, у Марики два, старший и младший, да отец — в общем, народу набирается много.

Целый день горит в сенях очаг: кастрюли бурлят, сковороды шипят; вокруг топчутся бабы, где снимут крышку, где снова закроют кастрюлю. А тут и вечер; сходятся гости, начинается ужин.

Приходит Шандор Пап с женой, Мари Чёс, осматривается подозрительно: не перешептываются ли у него за спиной, не хихикают ли. Да нет: в этом доме перешептываться не станут, тайны, попавшие сюда, здесь и останутся навеки. Как в могиле… Приходит Макра с Илонкой Киш; теперь он уже вымыт, выбрит, даже порезался раза три и папиросной бумагой порезы заклеил. Потому и выглядит так, будто с кошками дрался.

Приходят и остальные гости, друг за другом.

По очереди подходят бабы к Марике, руку ей жмут и не отпускают, пока не скажут:

— Доброго здоровья вам, кума. А дочки ваши пусть растут и крепнут с божьей помощью, родителям на радость и счастье. От всего сердца желаю!

— Спасибо вам, кума, на добром слове. Дай и вам бог здоровья… — отвечает Марика всякий раз. Поначалу, правда, краснеет немного: трудно было к слову «кума» привыкнуть.

Красный Гоз к столу гостей приглашает: «Пожалуйте, кума, пожалуйте, кум…» Приходится теперь старых приятелей на «вы» звать. Только Тарцали подмигивает ему и говорит потихоньку: «Брось ты это к дьяволу. Мы что, теперь и не кореши уже с тобой?..»

Кореши, конечно. Корешами и останутся. А сегодня все же обычай надо соблюсти.

Илонка Киш с двойняшками возится, на руках их таскает, то одну, то другую, оторваться не может. У нее вряд ли скоро будет ребенок… Красивая она баба — а все ж есть в ней что-то, отчего бабы стараются от нее подальше держаться. Мужики — дело другое. Те к ней так и льнут. Плечи, руки у нее пополнели, а в поясе осталась она на редкость стройной. Как те деревья, которые пышно цветут, а плодов не приносят. Все цветы сбрасывают, до последнего… А как она с младенцами играет… Даже слепому видно, что притворяется, а сама все норовит Красному Гозу на глаза попасться.

Марика на нее со страхом посматривает: вдруг уронит ребеночка… она ведь и нарочно может… И зачем только позвали ее?

— Скажите, кума, которая из них Мария, а которая Эржебет? — спрашивает Илонка с недоумением.

— О… так вот же: эта, маленькая, Мария, а вот эта — Эржебет… тоже маленькая…

Илонка смотрит на них и не видит разницы. Для нее обе одинаковы.

Усаживаются за стол; почти все здесь — старые друзья-приятели: вместе в школу ходили, вместе парнями гуляли, а теперь разлучила их судьба. Один — землекоп; другой землю копать не любит, он лучше батрачить будет; а третий, глядишь, хозяином стал, женившись и землю за женой получив. Есть и такие, которые, женившись, в бедняки попали… И все они собрались нынче за одним столом.

Будто несколько месяцев, что прошли с тех пор, как они женились, были для них испытанием: дескать, посмотрим, что из вас выйдет. Каждый старался, как мог, на ноги встать. Показать, на что он способен, сам, без родительской поддержки… Что говорить: не все это испытание выдержали. И вот собрались нынче, чтобы отчитаться перед другими о своих успехах, о своей судьбе, а заодно и вспомнить старую дружбу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека венгерской литературы

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное