Пядь земли

Разглядывают копошащихся в полутьме людей. Теперь землекопы словно рассыпанные звенья цепи… А все же чувствуется: скажи слово — и соединятся они в цепь, не разорвешь. И невероятной крепостью будет обладать эта цепь. Еще на улице, встретив их, почуяли полицейские: небывалой силы вереница движется перед ними по дороге, по середине улицы. Беда тому, вокруг кого сомкнутся два ее конца. И сейчас еще не могут они освободиться от этого чувства — но служба есть служба. Люди эти пытались выломать стену в лавке господина Крепса. Хоть и не выломали, а все-таки ущерб нанесли. Однако еще надо выяснить, чем им лавка помешала, или, может, не лавка, а корчма? Может, врет Крепс? Может, он вино им продавал?

— Послушайте-ка меня, мужики! — говорит унтер.

Тихо становится. Все молчат. Даже шелеста соломы не слышно, так в крепком сне перестаешь слышать все звуки.

— Ничего страшного, мужики. Мы только хотим знать, что произошло у корчмы.

И снова загалдели землекопы, заговорили разом. Застучали тачки, загремели лопаты; из шума вырвался пронзительный голос:

— Гляди, кум! И эти против нас!

В такой вот момент и соединяется воедино разъятая цепь. И с таким шумом соединяется, что оглохнуть можно. Старшой подходит к полицейским.

— Очень прошу, не троньте, вы сегодня людей, а то я не отвечаю ни за что, — говорит он.

— Не отвечаете? Интересно. А кто вы такой?

Старшой слышит угрозу в этих словах. Да видно, не в первый раз имеет он дело с полицейскими, потому и присматривается, оценивает обстановку.

— Балинт Кепиро. Из Миндсента. Старшой артели, — говорит он, будто козырей в игре открывает.

— Ага. Так. Вот и расскажите, что было возле корчмы.

— Вот что, господа хорошие. Мы сюда только-только прибыли, пешком шли, шестьдесят километров одним духом, устали, поесть хотим, так что сейчас я ничего не скажу. Подождите до утра. А не можете ждать — допрашивайте корчмаря, — и отходит от них.

(Да, это цепь, прочная и неразрывная. Сила ее не видна, только тугое напряжение чувствуется.)

— Позвонить надо уездному начальнику, — говорит унтер и поворачивается уходить. Второй за ним следует.

Не надо было им сюда идти: мужики их только увидели и уже озверели. Правда, те, кто поспокойнее, пожитки начали развязывать, ужин готовить. А неспокойные сбились, в кучу посреди сарая, шумят, деревню ругают на чем свет стоит, корчмаря, полицейских… корчмаря, которому ничего на свете не надо, лишь бы продать свое вино да палинку, чтобы новое вино, новую палинку закупить и снова распродать и чтобы за то и за другое получить барыш.

Ну а деревня… ведь и из этой деревни точно так же, расходятся мужики на земляные работы, как и из той, в которой они живут. Им-то думалось: придут они сюда — и встретят понимание, мир, согласие. Голодать, нужду терпеть, ругаться — этого им и дома хватало. Дома, где остались детишки и оборванная, измученная жена. Казалось, на новом месте все должно быть лучше; известно ведь: там хорошо, где нас нет.

В марте дни уже заметно стали длиннее. Шесть часов вечера, а солнце еще светит; в этот час особенно много народу приходит к артезианскому колодцу.

Чужаки из усадьбы просачиваются понемножку в деревню, беспокойные, как вода, ищущая себе русло. Несколько землекопов оказались и здесь, у колодца; стоят чуть в сторонке, кружком, а один — в середине, тычет заступом в землю. Камениста насыпанная, утрамбованная земля, искры вылетают из-под лопаты. Мужик всякие замечания отпускает в адрес прохожих, а остальные хохочут. Так ведут себя люди, которые силу за собой чувствуют.

Будто бы для того они сюда пришли, чтобы деревню с землей сровнять, и теперь пробуют, где начать: здесь или с другого конца.

По дамбе местный мужик идет, гулко стуча большими сапогами: на плече у него — мотыга, на спине — котомка. В поле был, видать. Или на винограднике. Обходит землекопов, пальцем шляпу возле виска приподымает.

— Гляньте, братцы, на этого хмыря: еле ноги волочит! — говорит черный мужичонка и снова тычет заступом в землю. Братцы стараются, хохочут. Так собаки в лесу облаивают ежа.

Деревенский оглядывается беспокойно: может, сзади кто идет, над тем смеются землекопы. Да нет, сзади нету никого. Только парнишка один держит под краном кувшин. Мужик мотыгу на плече поправляет и спешит унести ноги подальше от греха.

Мишка Юхош, на вид совсем взрослый парень, да только по росту, а не по возрасту, идет с водой от колодца. Два глазированных кувшина тащит, переходит с ними через улицу на другую сторону. Смотрит на землекопов, не может решить, здороваться или нет. Не знает он еще, что полагается, чего не полагается; да и руки у него заняты, к шляпе не поднимешь. Так что он губами лишь двигает, вроде бы хочет сказать что-то.

— Гляньте, братцы, здесь с нами и здороваться не хотят… — опять шумит черный мужичонка.

— Брось, кум… здесь мужики богатые, жирные… свиньи это, а не мужики, — успокаивает его другой, но все же говорит Мишке: — Эй, не отсох бы язык поздороваться. Дай-ка воды испить, — и руку к кувшину тянет.