Пядь земли

— Йожеф Гоз здесь? — спрашивает помещик, но не ждет ответа, дальше идет. Разве что медленней. Штанины трутся друг о друга. И не удивительно: кавалерийские штаны на нем, и очень плохо они скроены.

— Ты знаешь, о чем речь? — спрашивает Красного Гоза старшой.

— Не знаю. Догадываюсь только, — отвечает тот тихо и скручивает цигарку.

— Да ведь, кореш… — взвивается было Тарцали.

— Брось. Подожди, чем кончится.

Знает Красный Гоз, в чем дело. Хоть и не наверняка. Он вчера еще думал об этом. И позавчера, когда в первый раз встали на работу.

Нельзя безнаказанно взять и разогнать людей, особенно рабочих. Не всегда сила на стороне сильного. Он, Красный Гоз, вступился за честь деревни, за честь жены, как мог; теперь и ему отплатят, как могут. На что еще годится организация, если не на то, чтобы постоять за себя, сложив инструмент и бросив работу. Чужие землекопы могут себе это позволить. А местные — нет. И уж тем более не может себе позволить подобное Красный Гоз. Он может только с палкой или с заступом пойти на кого-нибудь, в открытую.

Те сейчас отстаивают свою честь, как он недавно отстаивал свою. Где тут несправедливость? Все справедливо. Не забудет пес, кто в него камнем бросил; еще говорят: как аукнется, так и откликнется. А то еще такая пословица есть: то собака убегает, то заяц. Итальянская это пословица, Красный Гоз ее от отца слышал, который и на итальянском фронте воевал в свое время.

Ударили человека… и пусть ноги его в тот момент рванулись бежать — стыд надолго останется в сердце, будет жечь, беспокоить.

Стыд, который гораздо, гораздо сильнее даже смерти.

Чужие землекопы обступают господ, и опять доносится шум, крики. Будто в правление нового члена избирают.

— Что там такое, черт их дери… — тревожится старшой, Силаши-Киш. Никто ему не отвечает. Слоняются молча, инструмент чистят, смотрят на землю вокруг себя. Будто что потеряли. Будто работа вдруг оказалась ненужной, или сила ушла из рук, или помещик передумал копать пруд и вернул земли под участки. Красный Гоз тоже молчит, не шевельнется. Стоит, словно каменный. Цигарка уже ногти ему жжет, а он все ее не бросает. Глаза зажмурит, сожмет окурок кончиками пальцев, затянется… Вот и господа возвращаются. Идут все вместе.

— Плохо дело, мужики, — говорит, подойдя, эконом. Остальные тоже подходят ближе — чуть на пятки не наступают друг другу.

— Видим. А что такое? — спрашивает старшой. И поднимается на дамбу.

— Чужие бастуют. Говорят, не начнут работать, пока среди вас есть человек, который в прошлый раз товарища их на улице стукнул. Ну… а теперь вы говорите. Вам лучше знать.

— Так. Вот, значит, что. Если они стукнули человека, причем парнишку, пацана почти, — это ничего. Что над прохожими насмехались — это тоже ничего. Их шкура важнее…

— Все так, как вы говорите.

— А если мы тоже забастовку устроим, тогда что?

— Вы не имеете на это права. Забастуете — можете уходить…

— Значит, им можно, а нам нельзя? Чужие здесь вроде как дома, а мы… Вроде это мы их участки копаем, а не они наши…

— Язык у вас, я вижу, хорошо подвешен… Вы поймите, всего-то об одном человеке идет речь. — Эконом косится на Красного Гоза. Сам не знает, почему он его не может терпеть, уж сколько лет… Прежде случая все не было, а теперь-то он ему насыплет соли на хвост…

— Кто в дерьмо наступил, тот пусть и сапоги чистит, — выкрикивает вдруг Хеди. — Что ж, нам всем теперь заработка лишаться? Из-за одного? Справедливо это?

— Слишком жирно будет — из-за одного-то… — кричит другой мужик, молодой Сито, который не знает, да и знать не хочет, сколько лет его отец бок о бок с Красным Гозом землю ворочал. Зато знает он, что за шесть пенгё купил старую тачку да заступ за пенгё шестьдесят и пока даже эти деньги не заработал.

Словом, эти двое против Красного Гоза; остальные ж помалкивают, ничего не говорят, стоят; кто заступ очищает, кто трубку, спички вертит…

— Чего крутить вокруг да около? Скажите прямо: обо мне речь? — спрашивает Красный Гоз.

— Угадали, — злорадствует эконом.

Красный Гоз швыряет на землю крохотный окурок, который уже и не окурок даже, а один пепел. Кладет заступ поперек тачки, пиджак надевает, сумку на тачку кладет, натягивает лямку. Молча идет по направлению к деревне.

— Тут ничего не поделаешь, вы же сами понимаете… Эти землекопы — организованные рабочие… — пробует оправдаться помещик, который совсем запутался во всем этом. Работу нужно делать, это ясно… но такой пугающей, даже грозной кажется спина уходящего.

— Надо ему дать какую-нибудь другую работу, — волнуется желтоволосая Матильда, то к помещику делая шаг, то к эконому. Протягивает к ним руки, словно помощи просит. Весеннее пальто на ней расстегнуто, из-под него выглядывает светлое платье. Сунув руку под пальто, подходит к приказчику. — Ну скажите же вы ему что-нибудь…

Чуть не плачет от жалости.

— Сказать? Эй, эй вы… Гоз! Погодите.

Красный Гоз останавливается. Ставит тачку, оборачивается.

— Приходите завтра к конторе. Дадим вам другую работу.

— Обойдусь! — отвечает Гоз и идет дальше.