Пядь земли

В самом деле, идет он не один; народу набирается немало. Одним совсем близко, до Оканя, другие направляются в Жадань, в Гест; но и до самой деревни находится двое попутчиков. Так что дорога оказывается не такой уж тоскливой, даже в веселье нет недостатка. Народ подобрался самый разный; еще из города не вышли, а уж со всех сторон сквозь порывы ветра доносятся шутки и смех.

Так бы все и обошлось, да, как из города выходить, появился опять тот самый мужик, который вместе с женой еще на базаре присматривался к Рози, и стал просить корову за четыреста. Не нашел, видно, лучше.

— Продавай, продавай, — советуют Гезе остальные.

— Меньше чем за четыреста пятьдесят не отдам, — уперся Геза; а сам думает: если отец за четыреста велел продавать, значит, все, что сверх того, ему пойдет, Гезе. И домой легче шагать, и на свадьбу будут денежки. Да не одно-два пенгё — целых пятьдесят. Ну, или сорок, на худой конец… Но уж никак не меньше тридцати. Отцу об этом знать не обязательно: все равно избыток этот, можно сказать, с неба свалился.

Мужик с бабой долго идут с ним; уже и дома городские кончились, лишь деревья стоят по обочинам; наконец сошлись на четырехстах двадцати. Что ж, и это кое-что — двадцать пенгё. Во всяком случае, больше, чем те восемьдесят филлеров, которые отец дал ему от щедрот своих. Эх…

Горькое это «эх» относится и к отцу, и к матери, и к целому свету, а больше всего — к брату Ферко, на которого вся семья не может нарадоваться. Который и трудолюбивый-то, и бережливый, и отцовский характер перенял. И которого всегда ему, Гезе, в пример ставят, когда надо и когда не надо. И который все, что отец накопил, беречь будет и умножать — а он, Геза, даже то, что ему готовым достанется, промотает ни за грош. Словно он не такой, как все. Конечно, подмазаться, в душу влезть, как Ферко, он не умеет. Не умеет и не желает. И никогда этим заниматься не станет…

Возвращаются они в город, в корчму, и, пока баба стоит на улице с Рози, мужик отсчитывает на стол четыреста двадцать пенгё.

— Ну, дай вам бог, чтоб деньги на пользу пошли.

— О… на пользу пойдут, на пользу. Брат у меня женится, на свадьбу нужны деньги. Расходы всякие, то, се.. — объясняет мужику Геза, словно в чем-то оправдывается, а в чем — неизвестно. Пересчитывает деньги еще раз, двадцать пенгё отдельно кладет, в карман. Потому что это его часть, законная. А четыре сотни подальше засовывает, во внутренний карман поддевки, к сердцу. Это — для отца. То бишь… для Ферко. Для любимчика. Для наследника. И кривит горько рот, словно отсюда, издалека, за тридцать километров, увидел родной дом. Который ненавистен ему сейчас, как смертный грех.

— Ну что ж… по такому случаю, пожалуй, магарыч полагается, — говорит мужик, а сам уже расстегивает полушубок и сует в рот трубку с длинным чубуком.

— Да нет, мне ведь… от других я отстану.

— А, чего там, долго ли догнать. Они небыстро идут.

И то правда. Догонит. Догнать нетрудно.

Мужик опрокидывает рюмку, наливает новую и выходит на порог, жене показывает, зовет: иди, мол, выпей. Та мотает головой: не хочу, дескать. А сама ласково гладит Рози по шее. Знакомится.

Добрый час прошел, пока Геза вышел из корчмы и, разбрызгивая слякоть, двинулся догонять попутчиков. Да только где они, попутчики-то? Геза, однако, не огорчается. Шагает, голову в воротник тулупа втянув, и на сердце у него легко, будто отменно выспался. Все-таки хорошо жить на свете, хоть и дождь льет, и все такое. Ненадолго мелькает мысль о деньгах: вишь, сразу истратил четыре пенгё, а то и четыре с половиной… ну да ладно. Рози он за хорошую цену продал, а главное — хорошим людям. Уж они ее не обидят, позаботятся, как о родной. Четыре сотни Геза отцу сразу отдаст; сам ведь сказал, продавай за четыреста, — вот четыреста и получит. А насчет двадцати пенгё… то есть шестнадцати, Геза даже не заикнется. В конце концов, нужны ему деньги на свадьбу или не нужны? А раз нужны, так вот он и добыл себе. И пусть не говорят, что он даже тут без отца обойтись не может. Еще как может… Льет дождь, дует холодный ветер — а Гезе тепло от его планов да от отцовского тулупа.

Однако чем дольше он идет, тем более тускнеют, расплываются эти планы. Дождь незаметно превращается в снежную крупу; сумерки ложатся на поля. Как ни кутается Геза в тулуп, снег, сухо шелестя, набивается во все складки, проникает за шиворот. Попутчиков своих Геза так и не смог догнать. Правда, ехала мимо телега, он уже и руку было поднял, да много там народу сидело, не взял его возница, поехал дальше. Догнал еще Геза одного пешего, вместе хотел идти, но мужик оказался стар и неразговорчив — мало радости плестись рядом с таким. Голодный и злой добрался Геза до Нешты. По всей улице уже светились в хатах окна.

Ну ничего. Отсюда и до дома недалеко, километров двенадцать — четырнадцать. Часа за три доберется. Выложит на стол четыреста пенгё, и все…