Пианист. Осенняя песнь (СИ)

— Нет, Вадик, постой, дай я тебе объясню.

— Да что тут объяснять? — Лиманский вернулся к созерцанию серого двора.

— Пусть поженятся, если любят друг друга. Раз сошлись обратно — значит, что-то между ними есть, — озвучил свою мысль Вадим. — И причин не вижу для страхов. Чего Ириша ко мне не пришла? Думала побью женишка? Так мне руки жалко, — попробовал отшутиться Вадим. — Может, позовешь ее?

— Правда, Вадик? И ты не против этого брака?

— Почему я должен быть против? И какое я имею право быть против? Мы что, в крепостной России живем? Они свободные люди, уже жили гражданским браком.

За этим разговором Вадим не то чтобы позабыл о своем, но счел неуместным, а это тоже было важно. И все-таки он промолчал, ничего не стал говорить про Милу, про то, что любит ее, и хотел, чтобы и мать полюбила. И еще о многом хотел бы он поделиться с ней. Но не время и не место…

Когда-нибудь в другой раз.

— Тогда идем к столу, все с полуночи сидят. Уже собирались на улицу салют запускать. А ты голодный, я же наготовила, так ждала. Пойду умоюсь, зареванная… А ты иди, Людмила твоя там, наверно, скучает. Я… — Она с трудом сдерживалась, чтобы снова не заплакать. — Я рада за тебя! Неожиданно все…

— Мама… знаешь… — Вадим резко к ней повернулся, искал в глазах подтверждения, что правда рада. — Я Милашу люблю. Не обижай ее!

— Ну что ты, Вадик… Вадик! — Надежда Дмитриевна рванулась к сыну, обхватила руками крепко, хотела прижать к себе, так ведь большой уже, высокий. Вышло, что сама прижалась. И заплакала уже навзрыд, повторяя сквозь всхлипывания, неразборчиво: — Я одного хочу — чтобы ты счастлив был, сынок!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Большая часть гостей пошли на улицу подышать, а две семейные пары дружно засобирались домой. Хоть Инна и Вадим Львович ничем не выказали смущения, но долгое отсутствие Надежды Дмитриевны, Вадима и Милы было замечено. Благоразумно рассудив, что веселье изрядно подпорчено и намечается семейная разборка, близкие друзья предпочли вовремя распрощаться. Лучше не быть свидетелями, чем потом отводить глаза при встрече.

Мила все еще оставалась в кабинете Виктора Львовича, без Вадима или его отца идти к незнакомым гостям ей не хотелось, видеть Инну с Ириной — тоже. И домой уйти нельзя, вот ведь глупая ситуация! Если все-таки пойти к гостям, что там делать без Вадика? Из соседней комнаты она слышала смех и восклицания:

— А этому фанту найти то, что спрятано под елкой!

И через некоторое время дружный смех.

Дверь раскрылась шире, Мила надеялась, что вернулся Вадим, но нет — Захар.

— Ну что, красавица, все скучаете? Не отпускают мужа?

Мила кивнула. Кажется, Травин отнесся к ней по-доброму. Он нравился Миле, она хотела бы с ним дружить, Захар казался гораздо моложе своих лет, не во внешности было дело — взгляд живой и манеры свободные, общался легко. Притягивал к себе.

— Не сердитесь, Мила, Вадим с матерью видится раз в год по обещанию, да и то поговорить некогда.

— Я понимаю.

— Давай мы с тобой пока поговорим. Простите, я на ты…

— Это хорошо, пусть на ты, — обрадовалась Мила. — Вадим про вас столько рассказывал!

— Когда же он успел? — Травин удивился, но не скрыл, что ему приятно слышать такое.

— Успел. Он вас любит и часто вспоминает.

— Знаю я, как он меня вспоминает. «В ритме вальса, на счет три…», — посмеиваясь, передразнил Лиманского Захар и щелкнул пальцами.

Мила засмеялась.

— Правда! Откуда вы знаете?

— Как же мне не знать. Глупые мальчишки думают, что я глух и слеп или что по училищу и консерватории не разносятся слухи об их тайных беседах. Мне первому и доносили про шуточки Лиманского. И я уверен, что они все те же остались.

— Он не только шутит, он вас еще и цитирует. Сейчас… Техника должна быть художественной, а не…

— …убожественной, — закончил афоризм Захар и уселся рядом с Милой на диван. — Это хорошо, что между вами такие отношения. Вадику не хватало их, но тут надо понимать. Знаешь, Рахманинов любил повторять, что он на восемьдесят пять процентов музыкант и только на пятнадцать «все-таки еще и человек». Так вот, Вадим на все девяносто музыкант. Это надо принять.

— А те пятнадцать или десять, они могут быть процентами счастья?

— Для пианиста счастье — это сцена, — с нажимом парировал Захар.

— А для человека? У меня нет музыкального образования, судить могу по тому, что слышу, но музыка Рахманинова не кажется сочиненной счастливым человеком. — Мила не боялась, говорила с Травиным на равных. Может быть, сейчас она и потеряет расположение любимого педагога Вадика, но даст понять, что продолжит бороться! Травин отстранился и посмотрел на Милу с удивлением. «Так вот ты какая…» — угадала она.

Захар задумался, на вопрос не ответил, заговорил о другом.