Пианистка

Олег стоял на площадке, держась одной рукой за перила и глядя вниз, в лестничный пролет. На Карину он даже не обернулся. Она подошла, молча встала рядом, посмотрела на веером уходящие вглубь ступени, и у нее закружилась голова.

– Давай, бросимся отсюда вместе, а? – вдруг предложил Олег.

В его глазах плясали злые огоньки, в голосе слышалась насмешка. И снова, как тогда, в ресторане, Карина не поняла, шутит он или говорит всерьез.

– Замолчи, – устало попросила она. – Иногда мне кажется, ты сумасшедший. Почему ты не оставишь меня в покое?

– Я оставил тебя, – возразил Олег. – Сама пришла. Ты с самого начала все знала сама. Я лишь сказал то, что у нас обоих на уме.

«У меня ничего не было на уме», – хотела ответить Карина, но вместо этого положила руки Олегу на плечи. Он бережно и легко поднял ее на руки, прижал к себе и тихо спросил:

– Не будем бросаться? Жизнь – дурацкая штука, но иногда она преподносит такие сюрпризы!

И прежде, чем их губы снова встретились, Карина вдруг пронзительно ощутила, что Степан исчез, бесследно и навсегда, освободив ее для жизни, для счастья, для всего на свете, не оставив о себе никаких воспоминаний. Прошлого в ее судьбе больше нет, есть лишь прекрасное и полное надежд настоящее.

19

Комнату стремительно заполняли густые сумерки. Казалось, из-за оконного стекла струится длинная, тягучая чернильная масса, размывая контуры привычных предметов, ложась под ними темными, свинцовыми тенями. Вскоре стало черным-черно.

Карина легонько пошевелилась, стараясь рассмотреть лицо Олега в наступившем мраке.

– Что ты? – Он отыскал ее руку, сжал в своей.

– Ничего. – Она вздохнула, пытаясь проглотить внезапно подступившие к горлу слезы. Голос прозвучал сдавленно.

Олег приподнялся на локте, пристально взглянул на нее, а потом резко дернул за шнурок ночника.

Загоревшийся тусклый желтый свет ослепил. Карина зажмурилась, попыталась уткнуться носом в подушку, но не тут-то было: Олег ладонями властно обхватил ее лицо, повернул к себе.

– Ревешь? Почему?

В его тоне Карина ясно различила тревогу. Она улыбнулась, уже не сдерживая соленую влагу, навернувшуюся на глаза:

– От счастья. И еще… от того, какая я дрянь.

Олег нахмурился.

– Глупости. Ты из-за Лельки? Она сама виновата и отлично это знает.

– Перестань, – слабо попросила Карина. – Ты не смеешь… мы не смеем…

– Много ты о ней понимаешь! – Олег выпустил ее, потянулся к лежащим на тумбочке сигаретам. – Да она знаешь что творила – тебе и не снилось, дурочке наивной. Лелька – акула в сравнении с тобой, хищница, понимаешь?

– Прекрати, – уже резко произнесла Карина и села.

Олег послушно замолчал, чиркнул зажигалкой и закурил, глядя в сторону.

Карина поняла, что, честя Лелю, он пытается заглушить терзающее их обоих чувство вины. И еще – где-то глубоко, на уровне интуиции – осознала: Олегу сейчас тяжелее, чем ей самой, несмотря на то что он кажется твердым, неприступным и даже грубым.

– Будь, что будет, – тихо, почти шепотом произнесла она. – Я тебя люблю.

– И я тебя. – Она видела его глаза и знала, что это правда. Никогда тот, другой, не смотрел на нее с такой нежностью, доверием, пониманием.

Тело точно обожгло, губы моментально пересохли, в висках лихорадочно застучало. Карина протянула руку к ночнику, но Олег перехватил ее:

– Не надо, оставь. Я хочу тебя видеть.

Она послушно кивнула и, не в силах больше сдерживаться, жадно потянулась к его губам…

…За окном с оглушительным грохотом взорвалась петарда. Затем другая, третья.

Олег улыбнулся и сел на кровати.

– Мальчишки балуются. – Карина тоже улыбнулась, встала, отыскала в шкафу халат, набросила на плечи. Зажгла верхний свет и взглянула на часы. – Уже шесть. Ты, наверное, голодный? Что тебе приготовить?

– Не знаю. – Олег рассеянно пожал плечами и вдруг усмехнулся. – Странно.

– Что? – не поняла Карина.

Он кивнул на старенькое пианино в углу:

– Я ни разу не слыхал, как ты играешь.

– А я и не играю, – рассмеялась Карина. – Омлет будешь?

– Погоди ты со своим омлетом, – с досадой произнес он. – Как это не играешь, если консерваторию заканчивала? Не морочь мне голову.

– Когда заканчивала – тогда было дело другое. А сейчас… – Карина вздохнула. Потом медленно приблизилась к инструменту, тронула крышку.

– Давай, изобрази что-нибудь. – Олег ободряюще кивнул.

– Что тебе изобразить? Я сколько лет не занимаюсь – пальцы деревянные стали. – Она уселась на вертящийся, круглый стул, откинула крышку, взяла наугад несколько аккордов.

Пианино запело тихо и жалобно. Это был хороший старинный немецкий инструмент, купленный в незапамятные времена Карининой матерью по дешевке, с рук, у какой-то ветхой старушки.

Карина любила его и гордилась, но уже многие годы действительно почти не прикасалась к желтоватым клавишам из слоновой кости.

В консерватории она считалась одной из сильнейших на своем курсе, ее даже приглашали в аспирантуру. Как же так случилось, что ее гордость, ее «Циммерман» стоит одинокий и заброшенный, а сама Карина, кроме клавира «Пиковой дамы», больше ничего не играет, да и тот ковыряет лишь в школе, во время «окон»?