Пианистка

Эрика желает одного: чтобы ее тело стало желанным благодаря вожделению. Она хочет в этом убедиться. Чем больше он читает, тем больше ей хочется, чтобы все это уже миновало. В комнате темнеет. Свет не включают. Еще достаточно света, падающего снаружи.

Действительно ли, как здесь написано, она собирается засунуть ему в задницу язык, когда он будет сидеть на ней верхом? Клеммер сомневается в достоверности того, что читает, и относит это на счет плохого освещения. Разве такое может пожелать женщина, великолепно играющая Шопена?! Однако именно это, и ничто другое, очень желанно для женщины, которая все время играла только Шопена и Брамса. Далее в письме она просит изнасиловать ее, имея в виду скорее постоянную угрозу изнасилования. «Когда я не смогу двигаться и шевелиться, скажи мне, что изнасилуешь меня, что меня ничто от этого не спасет. При этом говори больше, чем делай на самом деле! Ты заранее мне скажешь, что я вся изойду в блаженстве, если ты будешь обращаться со мной жестоко, но основательно». Жестокость и основательность — две трудновоспитуемые сестры, поднимающие громкий шум всякий раз, когда их пытаются разлучить. Словно братец Гензель и сестричка Гретель в сказке, когда ведьма сажает братца в печь. В письме от Клеммера требуют, чтобы Эрика от блаженства забыла о себе, пусть только он следует всем изложенным пунктам. Пусть он с наслаждением отвесит ей дюжину смачных пощечин. «Заранее благодарна! Прошу тебя, только не причиняй мне боли», — читается между строк.

Женщина жаждет задохнуться под натиском твердого как камень члена, когда Клеммер зажмет ее так, что она и пошевельнуться не сможет. Все, что здесь написано, — плод многолетних тайных размышлений Эрики. Сейчас она надеется, что он из любви к ней не сделает ничего подобного. Она будет настаивать, однако он откажется последовать ее просьбам, вознаградив ее этим доказательством любви. Эрика уверена: любовь извиняет и прощает все. Это является достаточным основанием для того, чтобы он выстрелил брызгами прямо ей в рот («прошу тебя, очень прошу»), и пусть у нее при этом чуть не вырвется язык, а саму ее, вполне возможно, стошнит. Она представляет себе в письме, и только в письме, как он зайдет настолько далеко, что даже помочится на нее. «Хотя я вначале, возможно, буду протестовать, насколько мне позволят твои путы. Сделай это со мной не один раз и обильно, пока я не перестану тебе противиться».

Мать бьет ее так, что искры из глаз летят: у ребенка неправильная постановка рук. Неизгладимые воспоминания роятся в неисчерпаемой коробке, что хранится в черепе у Эрики. Эта же самая мать выпивает сейчас рюмку ликера и сразу наливает себе еще, из другой бутылки, резко отличающейся по цвету. Мать пытается собрать в кучу свои ноги и руки, но теряет то одну, то другую, намереваясь отправиться спать. Давно пора, уже поздно.