Пианисты

Четыре баллады Шопена исполнены образцово. Но не больше. Ребекка играет с полной отдачей. Сначала эмоции баллады соль минор звучат едва ли не банально. Потом следуют страшные контрасты баллады фа мажор. Она помнит совет Фердинанда и чистые лирические партии играет медленнее. После этой баллады наступает очередь фрагментарной салонной рассеянности баллады ля-бемоль мажор, слушатель словно присутствует на утомительном приеме, где слишком много гостей, но в конце композитор собирает все нити воедино и подводит к долгому коварному крещендо. Я слышу, что Ребекка справляется с трудными октавами, но понимаю, что ей уже не хватает сил. Она начала уставать, и это перед самой трудной из всех баллад Шопена — балладой фа-минор — это сплошной контрапункт, воплощение темной, разрушительной и, в конечном счете, безответной страсти. Неуправляемые чувства не ведут ни к чему хорошему. Но, несмотря ни на что, это эффектный финал. Я думаю, что во времена Шопена музыкант вставал до того, как затихали звуки последнего аккорда. Но Ребекка продолжает сидеть, как было в обычае у великих, немного расчетливых исполнителей. Однако с ее стороны это не расчет. Просто у нее не осталось сил. Она еще слишком молода для такого, думаю я.

Слишком молода. Кому из нас придет в голову конкурировать с Дину Липатти? А через два месяца очередь Ани.

Восторг в пределах вежливости, крыша зала от этого не поднимется. Публика — безжалостный зверь. Она не позволяет обмануть себя, за исключением нескольких щеголей. То, что недостаточно хорошо, никогда не станет достаточно хорошим. Зал аплодирует Ребекке Фрост. Сельма Люнге уже встала. Друзья и знакомые следуют ее примеру. Как неприятно, когда члены семьи первые встают и кричат «браво!», думаю я. К тому же Ребекка не нуждается в таком одобрении. В антракте она была искренна в своих намерениях. Ее карьера кончилась, не успев начаться.

Но она выглядит такой хорошенькой, стоя на сцене и принимая аплодисменты. На первый взгляд — она победитель, медалист, как сказали бы на спортивных состязаниях. Но спорт — не музыка. Ребекка никогда не получит золотой медали.

Она играет на бис. «Свадебный день в Тролльхаугене». Оплеуха Ане, думаю я. Публика вежливо, восторженно аплодирует. Она рассчитывает еще не раз услышать Ребекку. И только я один знаю, что мы больше никогда не увидим на сцене Ребекку Фрост.

Прием на Бюгдёе

— Не знаю, что и думать, — шепотом говорит мне Аня, когда мы встаем. Вокруг нас шумит публика. Я высматриваю Человека с карманным фонариком, но его нигде не видно.

— А зачем тебе вообще об этом думать? — отвечаю я, рассердившись на нее, потому что она сказала глупость. Никто не спрашивал ее мнения.

Она пожимает плечами и закатывает глаза.

— Я просто за нее беспокоюсь. Ничего другого я не думала. У нас с ней один педагог. Мы, вроде, должны поддерживать друг друга.

— Ребекка лучше других знает, что она делает, — говорю я.

Катрине с удивлением глядит на нас. Мы на какое-то время словно забыли о ней. Это наш мир, мир пианистов. Катрине не пианистка.

Настроение у всех кислое. Публика идет в гардероб, берет свои пальто и плащи и расходится восвояси, кроме нас, приглашенных на прием, мы еще должны нанести визит вежливости в фойе артистов. Друзья и родные. Поздравляющих много, но мы почти не решаемся говорить друг с другом. Куда девалось напряженное ожидание перед концертом? Что мы надеялись услышать? Чудо? Что-то неземное? Но ведь это всего лишь Ребекка Фрост, смелая, энергичная Ребекка, которая весной окончит школу и у которой столько всего на уме. Внизу нас встречает В. Гуде. На лестнице, ведущей в артистическое фойе, растянулась длинная очередь. Я узнаю некоторых примелькавшихся богачей, о которых мы иногда читаем в газетах. Фабиан Фрост — боец. Люди не знают, о чем говорить, пока они ждут, но несколько женщин громко беседуют. Они считают, что все было очень торжественно.

При виде Ребекки, стоящей в глубине фойе, я понимаю, что ей уже невмоготу весь этот вечер. Она открывает шампанское. Ясно, что ей хочется напиться. А она пожимает руки, целует и обнимает поздравляющих, благодарит их, выслушивает их фальшивые похвалы, понимая, что в лучшем случае они сделаны по незнанию. Я стою в очереди за Аней. Она стоит на ступеньке ниже меня. При известной смелости я могу зарыться носом в ее волосы и вдохнуть аромат ноготков. Могу шепнуть ей на ухо, что люблю ее. Но ничего этого не делаю. Я держу руку Маргрете Ирене, а Катрине стоит позади нас, как бы там ни было, а она не относится к нашей среде.

Мне интересно, что скажет Ребекке Аня. Она непредсказуема. Когда подходит ее очередь, она по-сестрински обнимает Ребекку.

— Все было хорошо, Ребекка, — говорит она. — Все замечательно.

Сельма Люнге и В. Гуде смотрят на обеих девушек. Я бы много отдал, чтобы узнать, о чем они сейчас думают. Но в данной ситуации — Ребекка важнее.

— Не трудись, Аня, — говорит она. — Мы обе прекрасно знаем, что я играла средне.

По непонятной причине Аня начинает плакать.