Пианисты

Аня Скууг слушает как зачарованная. Никто не смеет сейчас помешать ей, ни Катрине, ни я. Ребекка уже слишком рассеянна, слишком устала или слишком пьяна, чтобы следить за музыкой. И тут происходит нечто странное, как в черно-белом фильме, вдруг ставшем цветным, однако единственные краски в зале — это Клаудио Арро и Аня Скууг. Мы все остаемся черно-белыми. Стареющий маэстро играет для молодой поклонницы. Я незаметно становлюсь рядом с Аней. Никогда еще я не видел ее лицо столь открытым, столь восторженным, и я отдал бы всю жизнь за то, чтобы поменяться с Арро местами. Чтобы быть тем, кто заставил ее открыться, обнажить свои чувства так, как она обнажает их сейчас. Мама любила Арро, я люблю Арро, но никто не любит его так, как Аня Скууг. И я даже не ревную ее, ибо таковы законы музыки.

Однако самое неожиданное происходит, когда он кончает играть. Он чуть-чуть затягивает тишину, как имеют обыкновение делать самые крупные мировые знаменитости. И публика взрывается восторгом. Ребекка, как и запланировано, позволяет поцеловать себе руку. Но все это не производит на Аню ни малейшего впечатления. Она пребывает в собственном мире. Я первый раз это наблюдаю, этот мир очертила она сама, он включает только его и ее. Аня как будто не понимает, где находится. Она идет к роялю, не замечая, что Ребекка хочет что-то сказать, потому что видит только Арро, Клаудио Арро, чилийского маэстро, которому сильно за шестьдесят и которого Сельма Люнге все-таки зовет другом юности. Впрочем, Сельма тут сейчас ни при чем. Сейчас все дело в Ане, юная стройная девушка, почти в трансе, приближается к Арро. У нее дома на Эльвефарет есть все его пластинки. Человек с карманным фонариком купил их для нее. Она слушала его версии Брамса, Шопена и Бетховена, а ели за окном несли караул. В зале становится очень тихо. Мне не нравится то, что я вижу, и вместе с тем Аня так красива! Ради нее я готов отказаться от карьеры, готов переселиться в Финнскуген, к черту на рога, готов печь хлеб, таскать камни, только бы жить с Аней Скууг. Моя страсть к ней так сильна, что она пугает меня. Я не знаю, что мне с нею делать. Сейчас я воистину мамин сын, думаю я. Мысли и чувства берут надо всем верх, все становится нереальным. Но я не двигаюсь и бросаю взгляд на сестру, которая стоит рядом со мной. Я понимаю, что с нею творится то же, что и со мной, потому что ее глаза впились в Аню. Мы страстно любим ее, мы оба. И стоим там как беспомощные поклонники, а Аня приближается к Арро, который только теперь обратил внимание на эту красивую северную девушку. Наконец она останавливается перед ним, к явному ужасу Ребекки. Что она задумала? Чего она хочет?

Аня наклоняется.

И встает на колени перед Клаудио Арро.

Мне на ум снова приходит кино. В действительности такого не бывает. Однако все это происходит у нас на глазах. Аня благодарит своего героя, теперь она в центре происходящего, эта робкая, боязливая Аня. Точно так же она вела себя, когда сыграла на бис на Конкурсе молодых пианистов.

— Фу, черт! — говорит Маргрете Ирене у меня за спиной. Я почти забыл о ее существовании.

— Что именно, «фу, черт»? — спрашиваю я.

— Как только у нее хватает дерзости!

— Почему ты считаешь это дерзостью?

Она удивленно смотрит на меня.

— А то ты сам этого не понимаешь! Сегодняшний вечер принадлежит Ребекке, а не Ане. Но теперь все внимание приковано к ней.

Прием в разгаре. Фердинад о чем-то серьезно беседует с Арро, но большинство из нас бродят вокруг стола, где стоят бутылки с вином. Маргрете Ирене исчезает вместе с Фердинандом и Арро в соседней комнате. Мне это на руку. Мне с Арро говорить не о чем. Он один из многих героев. Я слушал его в магазине фортепиано Грёндала, в большом помещении с роялями «Стейнвей». Концертное помещение у Грёндала — длинное и узкое, с двумя роялями, где, надеюсь, я и сам побываю там когда-нибудь перед важным концертом.

Мне следует подумать об Ане и Катрине, но они вдруг исчезли из поля зрения.

Неожиданно передо мной появляется Сельма Люнге.

У нее в руках два бокала с шампанским. Один из них она протягивает мне. Я чувствую, что от нее пахнет алкоголем.

— Наконец-то мы, двое великих людей, встретились друг с другом, — с улыбкой говорит она и протягивает мне руку.

Не знаю, говорит ли она это с иронией, но надеюсь, что так, ведь именно эти слова сказал совсем юный Нурдрок[10] такому же юному Григу в Тиволи в Копенгагене, впрочем, это все равно. Мы с Сельмой Люнге раньше никогда не здоровались. Я первый раз говорю с ней.

— Большая честь для меня, — расшаркиваюсь я.

Ее улыбка становится еще шире, в ней видно удовлетворение.

— Очень приятно. Что ты скажешь об Арро? И каково твое мнение о моей ученице?

— У меня не хватает слов для похвал им обоим.

Теперь она внимательно смотрит на меня. Легко же мне досталось ее внимание! Я уже жалею о своих словах.

— По-моему, Ребекка отлично справилась, хотя могло бы быть и лучше.

С этим она согласна. Так и надо разговаривать. Она кивает.