Пианисты

— В следующий четверг в то же время? — спрашиваю я.

— Разумеется, — отвечает она.

Адвент[12]

Идет снег. Крупные мокрые хлопья. Центр Рёа уже украшен к Рождеству. Свечи во всех окнах, гирлянды огней между фонарными столбами и на елке, что установлена на площади. Я на трамвайной остановке жду Аню. Играю «Девушку с волосами цвета льна» и думаю только о ней. Встреча с Сельмой Люнге словно подлила масла в огонь. Меня воспламенил ее жизненный опыт. Ее призыв открыть чувства. Не бояться никаких трудностей. А что выбрал я? Трусливо искал прибежища в объятиях Маргрете Ирене, где мне было уютно и спокойно, но где не было будущего ни для одного из нас? Я мечтал, но не умел перенести мечты в музыку, где им было место. Не в музыке, а в ольшанике открывал я свои чувства. А что же жизнь? Великая неповторимая жизнь? Я вел себя как размазня, думаю я.

И вместе с тем мне это не нравится, не нравится так бесстыдно обнажать свою любовь к Ане. В своем зеленом пальто с капюшоном она появляется в дверях старого коричневого вагона с деревянной панелью снаружи, спускается на перрон. Вторая половина дня, уже темно. При виде меня она улыбается, без раздражения. Я вздыхаю с облегчением — мне не хотелось бы выглядеть навязчивым.

— Ты? — дружески говорит она.

— Можно немного проводить тебя?

Она кивает.

— Конечно. Ты меня ждал?

— Да, — признаюсь я. И опять начинаю заикаться. Аня безраздельно владеет моим сознанием. И может за одну минуту лишить меня чувства уверенности. — Хотел поблагодарить тебя. В четверг у меня был первый урок с Сельмой Люнге.

— Я уже знаю, — с улыбкой говорит она и берет меня под руку. Это так неожиданно, так приятно. Не знаю, что и думать. Мы спускаемся к Мелумвейен.

— Знаешь? — с деланым ужасом спрашиваю я. — Вот уж не думал, что Сельма Люнге сплетничает о своих учениках.

— О тебе она мне, во всяком случае, рассказала, — усмехается Аня.

— И что же она тебе рассказала?

— Что ты способный, восприимчивый, что тебе надо на время забыть о технике и сосредоточиться на выразительности.

— Сельма была бесподобна, — говорю я. — Она превзошла все мои ожидания.

— Как приятно, — говорит Аня и быстро пожимает мне руку. — Так и должно быть. Но теперь все будет гораздо серьезнее, правда?

— Она может говорить об одной части какой-нибудь сонаты Шопена, но кажется, что она говорит о жизни.

— Мне тоже так казалось. И, думаю, Ребекке тоже. Как, по-твоему, почему Ребекка так рано дебютировала? Понимала, что время поджимает?

Мы проходим мимо нашего дома. Оба косимся на окна Катрине. Они темные. Я не хочу, чтобы Ане было неприятно.

— Как бы там ни было, а время действительно поджимает, — говорю я.

Мы идем под летящим снегом. Мимо Мелума, вниз по холму к Эльвефарет. Я не могу придумать, о чем еще говорить.

— Как хорошо, что ты меня проводил, — говорит Аня.

Мне хочется сказать, что я не могу жить без нее. Вместо этого я говорю:

— Ты каждый день проходишь мимо меня.

— Как бы мне хотелось не ходить в школу! — вздыхает она.

— Да, я часто об этом думаю. Как у тебя хватает сил заниматься музыкой, когда ты приходишь из школы домой?

— А что делать? Надо. Через несколько месяцев я буду уже свободна.

— Но до концерта Равеля соль мажор осталось всего шесть недель.

Она косится на меня.

— Не напоминай мне об этом. Между прочим, что ты думаешь о моем дирижере, Мильтиадесе Каридисе? Ведь я никогда не ходила на концерты, — спрашивает она.

— Я знаю, что оркестр его любит, что он отличный дирижер, может быть, немного скучноватый. Он не будет давить на тебя.

— Не говори так. Я — семнадцатилетняя девчонка. А он — опытный грек. Я надеялась, что это будет Блумстедт. Не понимаю, почему Филармония решила от него избавиться?

— Новое всегда привлекает. И всякое такое. Не беспокойся. Каридис не хуже любого другого дирижера.

— Только бы он понимал, что делает. Понимал, что должен помогать мне.

Мы уже дошли до Эльвефарет.

— Наверное, тебе не стоит идти дальше, — быстро говорит Аня.

Я думаю о том, о чем она не подозревает, о том, что я обедал с ее матерью и многое знаю об их жизни, знаю, что Марианне хочет развестись с мужем, как только Ане исполнится восемнадцать.

— Почему твой отец так настроен против меня?

— Дело не в тебе, Аксель. — Она снова сжимает мне руку. — Он недолюбливает всех мальчиков. Он боится за меня. Ему подозрительны все, кто провожает меня домой.

— Он знает о Катрине?

— Не надо говорить о Катрине.

Мы стоим под уличным фонарем у последнего поворота. Волосы Ани намокли от снега. У меня, наверное, тоже, но я этого не чувствую. Я смотрю на ее лицо, на добрые, доверчивые глаза, которые всегда удивляют меня. Первый раз я замечаю, что она очень похудела. Стала еще худее, чем была раньше. Она быстро проводит рукой по моим волосам.

— Не сердись, — говорит она.

Я не могу удержаться.

— Я тебя люблю, — второй раз говорю я.

И целую ее в лоб, как и в прошлый раз.

— Не надо этого делать, — опять говорит она.

— Почему ты всегда так говоришь? — осторожно спрашиваю я, прижавшись губами к ее уху, как научился у Сельмы Люнге.

— Поцелуй — это благословение. И слова — тоже благословение. Я этого не стою.