Пианисты

— Что за глупости? Ты единственная чего-то стоишь!

Она отталкивает меня.

— Ты многого не знаешь, — говорит она, бежит и скрывается за поворотом.

Там я уже не могу ее видеть.

Дома меня ждет Катрине. Отец закрылся у себя в спальне и говорит по телефону. Ну и семейка, думаю я. Но Катрине ждет меня на кухне, она пьет чай и ест булочки, лицо у нее мрачное. Господи, через несколько месяцев мы все навсегда покинем этот дом, однако ни она, ни я еще не знаем, что с нами будет.

— Ты ее выслеживаешь? — мрачно спрашивает она у меня.

— Что ты имеешь в виду? Следила за нами в окно? Сидишь в темной комнате и шпионишь за мной?

— Так же, как ты шпионишь за Аней. Как трогательно! Стоишь на остановке и ждешь ее! Ты не оставляешь ей выбора.

— А ты?

Катрине настораживается.

— Что ты хочешь этим сказать? Она тебе что-нибудь говорила?

— Мы с Аней откровенны друг с другом.

— Тогда ты должен знать, что у нее дома серьезно не все в порядке.

Катрине плачет. Это так неожиданно, что я не знаю, что сказать. Я сажусь рядом с ней, обнимаю ее за плечи, это странно, но я научился этому у Сельмы Люнге.

— По-настоящему серьезно?

— Кто бы знал! — Катрине вытирает глаза, ей хочется поговорить.

— Мне тоже так кажется. Как думаешь, в чем там дело?

— В отце, конечно.

— В Человеке с карманным фонариком? — я готов откусить себе язык.

— Что ты сказал?

— Просто оговорился. В Бруре Скууге? Ведь мы говорим о хирурге?

— Она полностью в его власти.

— Ты вхожа в их дом. Тебе случалось быть вместе сразу с ними обоими?

— Нет, только с Аней. Я пыталась уговорить ее заниматься гандболом. Мы сидели у нее в комнате. Ты видел ее комнату? У нее над кроватью висит фотография отца и матери. И по обе стороны от нее портреты Баха и Бетховена. Понимаешь?

— Меня туда не допустили.

— Мы сидели и болтали минут тридцать, потом пришел ее отец.

— Что он хотел?

— Ничего. Хотел узнать, хорошо ли нам. Тогда я все поняла. Что он не доверяет мне. Катрине Виндинг, грешной подруге Ани. И поняла, что должна уйти.

— Точно так же было и со мной!

— Странно, что Аня даже не протестовала. Она словно считала, что это в порядке вещей.

— Вот именно!

— И я ушла. Меня, можно сказать, выставили за дверь. За это я и хотела отомстить на празднике у Ребекки.

— И тебе это отлично удалось.

— Глупости, все не так, как ты думаешь. Помни, Аня добра почти до глупости. Несмотря на школу, на общение с ровесниками, она живет в собственном, замкнутом мире, и нам нет в него доступа.

— Что ты пытаешься мне сказать?

— Что она живет под гипнозом. Только ради музыки.

— И кто же ее гипнотизирует?

— Отец, разумеется.

— Катрине, на что ты намекаешь?

Она прижимается лицом к столу и закрывает голову руками.

— На то, что это так страшно, что у меня даже нет слов.

Сандбюннвейен в декабре

На носу Рождество. Я еще два раза занимался с Сельмой Люнге. Это превращается в ритуал. Я прихожу на Сандбюннвейен и снимаю мокрые от снега ботинки. Потом объявленного гением философа отправляют на трамвае в центр за хлебом. А мы с Сельмой пьем чай. За чаем мы неудержимо сплетничаем, и Сельма пытается узнать у меня, что я чувствую к Ане Скууг. Примерно через полчаса она просит меня сесть за рояль.

И я играю. Отдельные произведения. «Девушку с волосами цвета льна», «Затонувший собор». Она подходит ко мне сзади. Я жду, когда почувствую на плечах ее руки, дыхание в ухе, услышу мудрые слова, которые она произносит шепотом, они очевидны, но сам я раньше почему-то до этого не додумался. Она всегда просит меня играть медленнее. Чем медленнее я играю, тем больше приобретаю времени.

— Заставь эти квинты звенеть. Слышишь? Это погружение на дно. Отзвуки. Прошлых событий, прожитой жизни. Только ты можешь поднять это с глубины. Что это, собор? Твоя мама? Или Аня Скууг?

Я обращаю внимание на то, что она называет Аню в числе того, что лежит на глубине. В конце последнего урока я осмеливаюсь как можно осторожнее спросить у нее:

— Аня тебя боготворит. Ты лучше всех ее знаешь. Скажи, у нас есть основания тревожиться за нее?

Сельма уже собиралась проводить меня. Но тут она настораживается и просит меня снова сесть.

— Аня живет в своем мире, — говорит она. — Разве ты сам этого не заметил?

— Заметил. Но что собой представляет этот мир?

Она пожимает плечами.

— Это известно только Ане.

— Ты не тревожишься за нее? Тебе не кажется, что она очень похудела в последнее время?

Сельма качает головой.