Пьяное лето

Взрослые люди, цивилизация, деньги, женщины, машины, огромные дома, заграницы…

…И что за страсть посещать большие города, ломиться в большие магазины, покупать модные платья? Скучные люди – основа нынешней цивилизации. Великие работники – двигатели прогресса. Только еще не известно, со знаком плюс или минус этот прогресс. Суета и томление смертной души. И нарушение естественного существования «Поднебесной». И великая печаль, и мысли о смерти.

Презираю ханжей из коммунистического и демократического стана. Развратничали и хапали при «Николае и при Саше». Были объединены. Теперь же разделились на инородцев и ура-патриотов. «Образованцы и патриоты», проигравшие афганскую кампанию и развалившие великую державу в одночасье. Такие же бездарные и циничные, как и советские генералы, пьющие «комиссарский» коньяк и спящие с женами друзей и подчиненных.

Где они были? Они всегда были там, где властвует Страх и Инстинкт. Их красота – красота зажравшегося зверя. Их нравственность и мораль – хуже голодного зверя. Если зверь оставляет иногда пищу про запас, они оставляют себе и то, что не могут в будущем съесть: слезы замученных детей, плачущих жен и матерей. Они убийцы в законе. Впрочем, все это достаточно известно и скучно.

Мой август наступил; проспал я май, июнь;
Июль смородиной пахнул горячей.
Лишь в августе я что-то значу;
Спокойно встретил я друзей.

Друзья, оставьте красоту,

В ней слишком много от апреля.
Цветок, расцветший в милом теле -
Кем опылится на ветру?

Кому полезен день, кому полезна ночь.

Кому полезна мысль, кому полезно дело.
Художники, вот спектра светотело,
Энергией наполните стакан.

А музыка звучит не застывает -

На слухе держится стилистика и речь
Писателя и бабушкина речь…
Потрескивает в доме печь
И над трубой дымок витает.

И детство, детство – и ребенок,

Совсем игрушечный слоненок,
Глаза слипаются, в углу
Лампадка стынет под иконой
И лик Спасителя черненый.

Весна. Апрель. И день рожденья.

И пахнет снегом. Все равно
Мне не вернуться. Суждено
Спокойно спать и ждать лишь смерти.
Свое сказали слово черти
Иль маоисты. И вино
Мое уходит понемногу.
Унынье прочь и, слава Богу,
Я без тревоги на дорогу
Смотрю, хоть лета очень жаль,
Когда вокруг один февраль
И девки пухнут оттого ли,
Что потребляют много соли.
Ну, что сказать? – «Прощайте, дети.
Херово жить на этом свете».

Жизнь на природе приближает человека к этой природе Уменьшает его страдательно-познавательное начало, увеличивает покой и приносит мудрое равнодушие.

Не то что мы, городские, продутые ветром, в штиблетах и плащах, выходящие из подворотен. Нет нам покоя.

Нечего все сваливать на время. Мол, плохое было время для тебя. Дело в том, что другого времени не было и не будет. Как и жизни, кроме твоей. Как ни горько это иногда осознавать. Все, что свершил, то и свершил: и от грехов свершенных не уйти, и от ненужных дел не отказаться, кому – молиться, а кому – смеяться… Я более расположен к последнему, хотя с некоторых пор живу как натянутая струна, как будто постоянно жду отдыха, но понимаю, что не отдохнуть, отдыха не будет – все в голове стучит: не сделал, не доделал, не свершил, не дописал. Титаны, думается мне, мои дальние родственники.

Народный гений – душа человеческая. Говорит о пустяках, а заслушаешься. Не так ли и Пушкин – кажется, говорит о пустяках, а заслушаешься. Правда, говорит он не для народа. Больше для светских гостиных – полон умной болтовни и изящной рисовки. Легок, подвижен и блистательно превосходен. Он не старается быть многозначительным и умным. За видимой легкостью слов он умен и не скучен.

Наши же стихоплеты-пророки, не пройдя низменной долины, сразу же устремляются в возвышенные горы. Отчего внешне красивы и только: сотрясают пустоту и в пустоте исчезают. В лучшем случае глупцы, а в худшем – дурные, порочные люди, любящие прикрываться благопристойными одеждами поэзии.

Мать думала, что я умру в два года. Война, голод, болезни, дистрофия, колит, температура и понос.