Пьяное лето

…И вот мы собрались достигнуть вершины горы, чей вид почему-то нам казался жизнерадостным, так как мы были молоды, а молодости в большинстве своем всегда свойственно стремиться к жизнерадостности, а значит, что называется, скользить по поверхности, никоим образом не проникая в суть той или иной возвышенности. Но, как я уже говорил, одно дело – видеть горы, находясь у их подножий (кажется, вот-вот взлетишь на них), другое – побывать на их плечах, на их снежных хребтах и вершинах, а третье, и самое сложное, – хотя бы мысленно проникнуть в их глубины, заглянуть, что называется, в их душу, спуститься в их пещеры, чтобы вытащить на поверхность какой-нибудь изумруд или алмаз, суть которого, увы, не только благоденствие и счастье человека, но и кровь, слезы и насилие.

Мы, решившие подняться, совсем не мечтали тогда открыть какие-то там тайны, быть геологами или геоморфологами; нас интересовала, если можно так сказать, художественная часть горы, ее красоты и, наконец, вид горы. Мы вполне могли бы называться туристами, если бы наше движение носило организованный характер. Побывав в горах и проникнувшись соответствующим уважением, а может быть, и почтительным трепетом к ним, я не могу сказать, чтобы горы научили меня основным законам жизни и тому пониманию, которое позволило бы мне спокойно взирать на жизнь и в долине. Как раз нет! Если они и научили меня, то лишь одному – тому, о чем я не раз уже говорил и буду всегда повторять: то, что позволено жителю долины, и особенно в том виде, в каком тогда были мы, без всякой моральной и нравственной подготовки, ни в коей мере не годится для жителя гор.

Быть может, кто-нибудь подумает, что я вообще против всякого там туризма или альпинизма. Нет и нет. Ни в коем случае. На первой стадии интеллектуального развития туризм в какой-то мере, может быть, и необходим, как вообще необходимо всякое ученичество – но не настолько он необходим, чтобы ему посвящать свою жизнь.

Разумеется, подъем в горы способствует выработке мужественности, той самой европейской мужественности, свойственной последнему времени, которая никоим образом не соответствует иной мужественности – мужественности отказа от покорения горных вершин. А ведь такая мужественность не менее прекрасна! Живя в долине и время от времени взирая на горы, над которыми то и дело роятся облака и ходят туманы, можно утвердиться в мысли, что созерцание красоты и ее неприкосновенность успокаивают душу и заставляют думать возвышенно.

Вот этого-то мы тогда по юности и не знали. Разумеется, нас этому никто не учил, вот поэтому-то кое-кто из нас поплатился не только общим, так сказать, душевным настроем, но и самой что ни на есть дружбой. Спустившись в долину, мы разошлись по своим домам, по своим жилым помещениям, и больше уже никогда не собирались вместе, больше никогда не дружили, хотя в глубине наших душ, в глубине наших закрытых сердец была какая-то отметина, какая-то присущая нам единая зарубка, благодаря которым, встретив побывавшего в том восхождении товарища, каждый из нас мог бы сказать со вздохом: «Мы из первого похода в горы».

О чем еще говорил этот вздох – о неудавшихся ли надеждах? О разбитых мечтах? И о том, что, отправившись в горы, надо брать с собой все свои юношеские идеалы – в противном случае тебя ничего хорошего не ожидает?

Трудно сказать, но то, что при встрече раздается вздох и даже у кое-кого делается намек на распахивающее движение рук и стремление к объятью, говорит о том, что этот наш поход и предшествующая ему дружба были не напрасны.

Было бы неверно утверждать, что, отправляясь в горы, мы только и думали о своей, так сказать, эгоистической цели, которая состояла в желании усилить свое физическое и, разумеется, гордое «я», и, понаслаждавшись открыточной красотой окружающей природы, разбогатеть на своих способностях, на своей воле и упорстве, то есть, потерпев и перестрадав, героями спуститься в долину, где вернувшихся ждут не дождутся красивые женщины, цветы и дети.

Нет, – хотя где-то втайне, в глубине души, подобный исход не исключался и кое-кто все-таки мечтал о нем, как о вознаграждении за труды. Но большинство все-таки думало о том, что там, на вершине, взобравшимся на нее откроется нечто новое, какая-то истина, свойственная вообще горам, ибо не случайно над горами любят летать орлы и парить ангелы. Не случайно однажды и демон пролетел над горами. Не случайно наша мечта часто поднимается и летит над горами. Да что уж там летит – взмывает! Так что уж говорить о нас – «прежних»! Что уж говорить о нас – «идеальных»! Ведь знали же мы, что в древности в горы отправлялись для того, чтобы, как говорится, крепко подумать, а не только для сбора самородков в виде серебра и золота. Всем известно, что некоторые люди имеют привычку в горах набираться энергии, сообщаясь, как говорили в прежние времена, с горним миром.