Пьяные птицы, веселые волки

Вздрогнуло в окне серебряной изнанкой листьев, и стало ясно: осень. Дядя с трудом завёлся и поехал обгонять ветер. Он был хороший садовод, но пил много водки и давил зверей для смеху. Он возвращался всегда весёлый с тьмой и шерстью на колёсах.

Люди и растения вырождаются. Сначала роза пахнет розой, потом теряет имя. Черешня плодоносит дюжину лет, а на тринадцатый год – конец: обтянутая кожей косточка.

В июне старая черешня не принесла плодов. Её терпели до сентября. Сёстры играли с ней: младшая теребила ветви, старшая вбивала гвозди в ствол. Но дядя взял топор, срубил, смеясь, черешню в три удара, подвёл детей к змеистому стволу, дал пилу и сказал: пилите. И ушёл.

– Ты пили, – сказала одна сестра.

– Ты пили, – сказала другая.

– Мы девочки.

– Мы смотреть будем.

– Потом скажем, что плохо пилишь.

– А ты хорошо пили.

– Старайся.

– Там цветные бусинки внутри ствола.

– Бусинки.

– Будешь быстро пилить – увидишь бусинки.

– Будешь медленно – их воздух растворит.

– Не опоздай же.

Олег старался. Он пилил как мог. Он распилил её на дюжину частей, но бусинок не было. Не было никаких бусинок. Олег упал у останков черешни, сёстры закричали, как птицы. Дядя поднял Олега и понёс в дом. От него пахло мёртвыми, и Олега стошнило с дядиных рук. Целую ночь катался Олег по кровати: опоздал, дурак, опоздал. А после целую жизнь.

Зима Зины. Смерть

Тузик жил звонко, но недолго. Сначала прыгал выше звёзд, потом оказался сукой и ощенился. А перед смертью всех заразил лишаём. «Я красивая? Красивая?» – лысая Зина ходила кругами. Зине было четыре. Тузику тоже. Он умер, как артист. Брызнул кровью, лёг посреди двора, и первая снежинка растаяла на резиновом носу.

Земля промёрзла. Рыть не вырыть. Продолбила бабушка ломом яму. Там, в огороде, уже лежали Дружок и три кота. Они давно стали морковкой и луком. Там Зинина мама, когда была как Зина, похоронила больную крысу, прыгнувшую с печки. Теперь с мамой тоже стало плохо. Зину забрала бабушка, мама кричала из телефона, а Зина ходила в капоре на бритом черепе и задавала вопросы:

– А зачем могила?

– А чтобы ты спросила.

– А зачем спросила?

– А пусть лежит.

– А зачем лежит?

– Огород удобряет.

– А зачем огород?

– А морковка, лук.

– А зачем?

– Съедим!

И бабушкин зуб сверкнул, как вся вечность в один день. Но Зина не испугалась.

– А зачем съедим?

– Чтобы выжить.

– А выживем?

– Да.

Волна десятая

Вы что-то уточняете. Что-то сличаете с чем-то. Просите всё рассказать в другом порядке, чтобы поймать на слове. Зря. Вы не узнаете, кто собрал эти волны в море. Убитый на пляже грустный русский. Или тот, кто его пощадил.

Пьяные птицы Путеводитель по комнатам и городам

Пьяные птицы

1

Бабушка пела, что надо скорей заснуть, но я только последнюю строчку помню:

пам-парам-парам-парам
птицы выпили глаза

Вот бы сейчас послушать.

Вот бы.

Да я бы тоже стал как вы. Сдал на права, купил квартиру, умер. Но не выходит. Просто не могу. Вы подрастёте, что-нибудь возглавите, а мы нет, я нет.

Мой друг продаёт вам обувь. Брат доставляет пиццу. Отец охраняет вам дом, господин гендир. Мать пылесосит вам хлам, господин главред. Сестра сосёт вам член, господин начштаба. А я рассказываю сказки. За маленькие платят меньше. Вот большая. Нужны деньги. Трачу их на птиц.

2

Я родился в районе
за пустотой
гаражи железка
торговый центр
и каждый парень
ходил и пел
о!
        ты слишком большой
                город бэ
                        – э
                                – э
                                        – эээйби
слишком большой
город

а на районе

много квартир
ссаных квартир
больных квартир
утром проснёмся в зависти
день скоротаем в ненависти
вечером нас никто не простит
вечером двинем
в клуб «орда»
о,
        вы слишком большие
                га-а-а-а —
                        ра-да-да-да-да.

В клубе нас били. Мы шли обратно. Утром на работу. И так жизнь.

Кто-то вырвался. Я рванул за ними. И узнал, что мой город маленький. Что есть другой. Этот.

3

Я обычно молчу о месте и времени, так спокойней, так не страшно состариться. Но это – сильнее страха: двадцать второе июня, два двадцать два, Москва, лето чемпионата, не будет больше такого лета.

Господи, ну ты большая, Москва, большая.

Больше в тебе живых, чем мёртвых.

Если нас выложить в ряд – выйдет экватор.

День длился шестнадцать часов, на исходе французы забили хорватам, Москва гуляла, мы гуляли: Антоха, Тома, менеджер без имени, художник без лица, бывшая моя с подругой, да весь чемпионат, все родные, всё танец.

Из бара в бар, и Тома – чтo зa Тoмa, кто привёл? – сказала: солнцестояние. Солнце стоит над нами и против нас, время смотреть на солнце сначала до мокрых, потом до сухих, потом до пустых глаз, время спорить с солнцем.

Ну и ресницы, и задница очень ок, но нет, но ладно.

К пятому бару я снова был один. Рядом сели дети с гидрой.