Пять четвертинок апельсина

Только Поль все это время меня не покидал. И хоть был старше Рен-Клод и почти ровесник Кассису, он казался моложе их, не таким образованным. В их присутствии молчал, улыбаясь вымученно, смущенно, когда те рассказывали про школу. Поль едва умел читать и писал крупно и коряво, совсем как маленький. Правда, он обожал всякие истории, и я читала ему их из журналов Кассиса, когда Поль приходил на Наблюдательный Пункт. Мы сидели на сбитых досках, он строгал своим ножичком какую-нибудь деревяшку, я читала вслух «Гробницу мумии» или «Нашествие марсиан»; между нами на доске лежала половина батона, от которого мы время от времени отрезали по ломтю. Иногда он приносил кусок rillettes, завернутый в плотную бумагу, или половинку камамбера. Я же на наше маленькое пиршество притаскивала пригоршню клубники в кармане или один из козьих сыров, обваленных в золе, которые моя мать звала petits cendrés.[40] С Пункта мне были видны все мои сети и ловушки, я проверяла их каждый час, по необходимости подправляя наживку и убирая попавшуюся мелочь.

— Чего ты загадаешь ей, если поймаешь?

Теперь уже Поль явно поверил, что я поймаю старую щуку, и в словах его слышался благоговейный страх.

Я задумалась.

— Не знаю. — Откусила хлеба с rillettes. — Что толку гадать, пока я ее не поймала. Поживем — увидим. Мне самой нужно было время, чтоб разобраться.

За эти три июльские недели мой энтузиазм нисколько не угас. Даже наоборот. А равнодушие Кассиса с Рен-Клод только распаляло мое упрямство. Матерая стала моим сокровенным талисманом, черным, тайным талисманом, который, если сумею им овладеть, выправит все, что пошло вкривь и вкось.

Я им покажу. Вот поймаю Матерую, и все восхитятся моим подвигом. И Кассис, и Рен; интересно, какое будет у матери лицо; тогда уж она точно меня заметит, хоть и сожмет от злости кулаки… или улыбнется вдруг ласково, раскинет навстречу мне руки.

На этом мои фантазии кончались; на большее я не осмеливалась.

— И вообще, — бросила я нарочито равнодушно. — Уже ведь говорила. Что желания исполняются, я не верю.

Поль презрительно взглянул на меня.

— Не веришь в желания, — с нажимом произнес он, — тогда зачем тебе все это надо?

— Не знаю, — не сразу ответила я, мотнув головой. — Может, просто для разнообразия.

— Ну ты даешь, Буаз! — сказал Поль, заливаясь смехом. — Только ты на такое способна. Ловить Матерую просто для разнообразия! Каково, а?

И он так расхохотался, что чуть было не скатился кубарем с настила, но тут привязанный внизу к стволу Малабар хрипло залаял, и мы оба затаились, чтоб никто не засек нашего тайника на дереве.

5.

Вскоре после этого разговора я обнаружила у Рен-Клод под матрасом помаду. Глупо было, ей-богу, туда прятать — там всякий ее мог обнаружить, даже мать, но Ренетт особой сообразительностью никогда не отличалась. Пришла моя очередь стелить постели, и эта штука, должно быть, выскочила снизу из-под подоткнутой простыни, я ее и увидела между краем матраса и доской кровати. Сначала не поняла, что такое. Мать никогда не красилась. Маленький золотой цилиндрик, вроде карандашного огрызка. Я потянула крышечку, та поддалась не сразу, с трудом открылась. Опасливо мазнула на руку, как вдруг сзади меня обожгло чье-то дыхание, и Ренетт с силой развернула меня за плечи. Лицо бледное, перекошенное.

— Отдай сейчас же! — прошипела она. — Это мое! Она рванула помаду у меня из рук, та упала на пол, закатилась под кровать. Пунцовая Ренетт тотчас пустилась за ней вдогонку.

— Откуда это у тебя? — с любопытством спросила я. — Мать знает?

— Не твое дело, — запыхавшись, сказала Ренетт, вылезая из-под кровати. — Как ты смеешь рыться в моих вещах? Если ты хоть единой душе пикнешь… Я усмехнулась:

— Могу не говорить. А могу и сказать! Там посмотрим.

Ренетт надвинулась на меня, но я уже вымахала с нее ростом, и сестра, хоть взвилась не на шутку, поняла, что лучше со мной не связываться.

— Не надо, не говори, — сказала она вкрадчиво. — Хочешь, я пойду с тобой сегодня на рыбалку? А можем взобраться на Наблюдательный Пункт, журналы почитать.

Я повела плечом:

— Можно. А где ты это взяла? Ренетт заглянула мне в глаза:

— Пообещай, что никому не скажешь!

— Обещаю. — Я плюнула себе в ладонь.

После некоторого раздумья она сделала то же. Мы скрепили нашу сделку обслюнявленным рукопожатием.

— Ну ладно. — Ренетт уселась на краю кровати, поджав под себя ноги. — Это в школе, весной. Был у нас такой учитель латыни, мсье Тубо. Кассис зовет его мсье Тупей, потому что, кажется, он парик носит. Он постоянно к нам придирался. Это он заставил однажды весь класс простоять целый урок. У нас все его ненавидели.

— Это что, учитель тебе дал? — недоверчиво спросила я.

— Да нет же, дурочка. Слушай дальше. Так вот, боши заняли у нас коридоры среднего и нижнего этажа и классы, которые выходят во двор. В общем, расквартировались. И муштровку проводят.