Пять четвертинок апельсина

К чувству облегчения от известия, что мадам Пети не арестовали, примешивалось странное чувство неудовлетворенности. На какое-то время я затаилась, но потом стала потихоньку разузнавать в Анже и в нашей деревне про тех людей, о которых мы что-то сообщали. Мадам Пети; мсье Тупей, он же Тубо, учитель латыни; парикмахер из цирюльни напротив «Le Chat Rouget», которому приходила уйма посылок; подслушанный однажды в четверг у «Palais-Doré» после кино разговор двоих мужчин. Удивительно: мысль, что мы, — возможно, вызывая насмешки, а то и презрение у Томаса и его приятелей, — собираем всякую ерунду, меня заботила больше, чем мысль, что мы можем причинить вред тому, на кого доносим.

Думаю, Кассис с Ренетт уже понимали, как обстоит дело. Но девять лет — это все-таки не двенадцать и не тринадцать. Мало-помалу я стала соображать, что ни один из разоблачаемых нами людей не был арестован и даже не подвергнут допросу, как ни одно из названных нами подозрительных мест не было подвергнуто немцами обыску. Даже таинственное исчезновение мсье Тубо нашло ясное объяснение.

— Так его дочь к себе в Ренн на свадьбу позвала, — весело сказал мсье Лу. — Ничего тут таинственного, киска. Я сам приглашение ему доставил.

Целый месяц меня изводила мысль о мсье Тубо, от неизвестности гудело в голове, будто там поселился рой ос. Я думала про это, когда ловила рыбу, когда ставила ловушки, когда мы играли с Полем в перестрелку, когда копали себе землянки в лесу.

Я осунулась. Мать критически оглядывала меня и заявляла, что я слишком быстро расту и что это сказывается на моем здоровье. Она повела меня к доктору Лемэтру, который прописал мне пить по стакану вина ежедневно, но даже эта мера не принесла результатов. Мне стало чудиться, будто все на меня смотрят, будто все обо мне говорят. Я вообразила почему-то, что Томас со своими приятелями — тайные члены Сопротивления и что они вот-вот готовы меня разоблачить. Наконец я призналась в своих страхах Кассису.

Мы были с ним вдвоем на Наблюдательном Посту. Снова шел дождь, и Ренетт, простудившись, осталась дома. Выкладывать ему все я вовсе не собиралась, но стоило мне только раскрыть рот, как слова посыпались из меня, как зерно из рваного мешка. Я никак не могла их унять. В руке я держала зеленую сумку с удочкой, и в сердцах я швырнула ее с дерева вниз прямо в кусты, и она грохнулась в заросли ежевики.

— Что мы им, сопляки? — орала я как безумная. — Почему они не верят тому, что мы рассказываем? Тогда зачем Томас принес мне это, — отчаянный жест в сторону канувшей вниз сумки с удочкой, — если я не заслужила?

Кассис непонимающе смотрел на меня.

— Ты так говоришь, будто хочешь кого-то подвести под расстрел, — колюче сказал он.

— Да нет же! — сердито сказала я. — Я просто думаю.

— Чтобы думать, надо голову иметь! — Он произнес это прежним тоном, свысока, раздраженно и даже презрительно. — Ты что же, считаешь, что мы сотрудничаем с ними, чтоб кого-то засадить или сгноить? Вот как ты это понимаешь!

Он говорил с явным возмущением, но я чувствовала, что втайне он польщен. Да, подумала я, именно так я это понимаю. Если хочешь знать, Кассис, именно так оно и есть на самом деле. Но промолчала, только плечом повела.

— Ну и наивная же ты, Фрамбуаз! — важно произнес мой брат. — Видно, ты и впрямь слишком мала, чтоб влезать в эти вещи.

И тут я поняла, что даже он с самого начала не понял. Он соображал быстрее меня, но вначале и он не ухватил, что к чему. В тот первый день в кино он явно здорово струхнул, даже вспотел, так поджилки тряслись. И тогда, когда он разговаривал с Томасом, я видела страх в его глазах. Потом, только потом он разобрался по-настоящему.

Кассис раздраженно махнул рукой и отвернулся.

— Шантаж! — резко бросил он, как плюнул. — Неужели не поняла? В этом все дело. Думаешь, им там, в Германии, сладко? Думаешь, там им лучше живется, чем нам тут? Что у их детей все есть, и ботиночки, и шоколад, и всякое такое? Думаешь, и им тоже иногда того же не хочется?

Я ошарашенно смотрела на брата.

— Да где тебе понять! — Я видела, что окрысился он не на мое невежество, а на свое собственное. — Там у них те же самые дела, дура! — кричал он. — Они подбирают тут всякое барахло, чтоб домой отсылать. Разузнают, кто тут чем живет, ну и требуют плату за свое молчание. Помнишь, что он сказал про мадам Пети: «настоящий черный рынок», «на все вкусы». Думаешь, ее бы просто так отпустили, если б он хоть кому-то о ней рассказал? — Дыхание у Кассиса зашлось, как будто он вот-вот расхохочется. — Как же! Ты слыхала, как они в Париже с евреями расправляются? Ты про лагеря смерти слыхала?