Пять четвертинок апельсина

Удивительно, но мать отнеслась к ее прогулам весьма снисходительно. Мало того, она подолгу сидела возле Рен, поила ее горячим чаем, о чем-то тихо с ней беседовала, что-то настойчиво втолковывала. Она и кровать Рен переставила в свою комнату, чего никогда не делала ни для меня, ни для Кассиса, даже если мы сильно болели. Один раз я подсмотрела, как мать протянула Рен две таблетки, та взяла их не сразу и явно не желала принимать. Притаившись за дверью, я уловила обрывок их разговора, в котором, по-моему, мелькнуло слово «менструация». А после того как Ренетт выпила эти таблетки, она совсем расхворалась и несколько дней не вставала с постели; зато потом быстро пошла на поправку, и вскоре о ее болезни забыли.

В альбоме мать тоже почти не пишет об этом. На одной странице, правда, под засушенным бархатцем и рецептом отвара из ромашки с полынью, встречается фраза: «Р.-К. совсем оправилась». А я тогда еще долго пыталась понять, не были ли те таблетки сильнодействующим средством вроде слабительного, которое помогло избавить Рен от нежелательной беременности? Или мать дала ей свои таблетки, те самые, о которых так часто упоминает в дневнике? И не означают ли инициалы Т. Л., что ей доставал их Томас Лейбниц?

Думаю, Кассис кое о чем догадывался, но его слишком заботили собственные дела, так что ему было не до Рен. Он старательно делал вид, что ничего особенного не стряслось, – учил уроки, читал свои любимые журналы, играл в лесу с Полем. Возможно, впрочем, он действительно считал, что ничего страшного не произошло.

Правда, один раз я попыталась вызвать его на откровенность.

– Что-то произошло? Ну что такого могло там случиться? Да объясни ты толком! – возмущался Кассис, но в глаза мне старался не смотреть.

Устроившись на Наблюдательном посту, мы с ним ели хлеб с горчицей и читали «Машину времени» Уэллса. Тем летом я без конца перечитывала эту книгу, и она никогда мне не надоедала. Кассис вовсю уплетал хлеб и, болтая со мной, пытался сохранить самый что ни на есть безмятежный вид.

– Ну-у, не знаю… – Я тоже вела себя осторожно, стараясь не брякнуть лишнего, и внимательно следила за его лицом, которое он прятал за раскрытой книгой. – Я там, в общем-то, всего на минуту и задержалась, однако… – Невероятно трудно оказалось облечь увиденное в слова, да и не было еще в моем лексиконе слов для описания подобных вещей. – Они все навалились на Рен, – жалким голосом вымолвила я, – Жан-Мари и другие… они… толкнули ее, прижали к стене… потом сорвали блузку…

Но для того, что произошло потом, так и не удалось подобрать нужных фраз. Я пыталась вспомнить то ощущение ужаса и вины, которое меня тогда охватило, ощущение, что я вот-вот стану свидетельницей какой-то отвратительной, но непреодолимо влекущей к себе тайны; однако все воспоминания об этом вдруг утратили четкость, стали зернистыми, как старая фотография, и туманными, как промелькнувший и полузабытый сон.

– Гюстав тоже там был, – прибавила я с отчаянием, видя, что Кассис начинает сердиться.

– Ну и что? – раздраженно бросил он. – Я знаю, что этот старый пьяница там торчал. Что тут такого особенного?

Меня брат по-прежнему избегал; его глаза то утыкались в книгу, то метались из стороны в сторону, точно сухие листья в порывах ветра.

– Но ведь там была драка! Ну да, можно и так назвать.

Я не сдавалась, хоть и чувствовала, что Кассис не хочет поднимать эту тему; он увиливал от моего взгляда и делал вид, что увлечен чтением; наверно, ему больше всего на свете хотелось, чтобы я немедленно заткнулась.

Мы оба некоторое время молчали, и за молчанием отчетливо ощущалось противостояние наших характеров – Кассис был старше и опытнее, но увиденное придавало мне сил.

– А тебе не кажется, что Гюстава, возможно…

И тут он не выдержал. Он повернулся ко мне, яростно, даже свирепо сверкая глазами, однако я сразу почувствовала, что в глубине его души плещется холодный ужас.

– Почему мне должно что-то казаться, черт тебя побери? Почему? – злобно выкрикнул он. – Мало тебе твоих сделок с ними? Твоих гениальных планов и идей? – У него даже дыхание перехватило, на щеках горел лихорадочный румянец. Он вдруг совсем близко придвинулся ко мне и прошипел: – А ты не боишься, что и так уже достаточно всяких дел натворила?

– Я не понимаю, что ты… – чуть не плакала я.

– Тогда подумай хорошенько! – заорал Кассис. – Ну, допустим, ты что-то там подозреваешь. Допустим, ты в курсе, как умер старый Гюстав. – Он помолчал и, глядя на меня в упор, шепотом прибавил: – Допустим, ты даже что-то там видела. Кому ты собираешься об этом сообщить? В полицию пойдешь? Или матери пожалуешься? Или, может, в треклятый Иностранный легион обратишься?

Я чувствовала себя раздавленной, но старалась этого не показывать и продолжала смотреть на него, как и раньше, – нагло, в упор.