Пять четвертинок апельсина

Как же моя мать, должно быть, ненавидела это кафе и все, что с ним связано!

Но таблетки она могла достать только там. У нее все в альбоме записано: таблетки с повышенным содержанием морфина, выписаны ей в госпитале от мигрени, которые она сперва принимала по три штуки, потом – по шесть, по десять, по двенадцать, по двадцать. Впрочем, поставщики у нее были разные. Первым стал Филипп Уриа. Затем у Жюльена Лекоза нашелся какой-то товарищ из вольнонаемных. И у Аньес Пети обнаружился родственник, приятель которого имел нужное знакомство в Париже. И Гильерма Рамондена – того самого, с деревянной ногой, – ей иногда удавалось уговорить, и он соглашался обменять кое-какие свои лекарства на вино или на деньги. Из рук в руки переходили маленькие свертки – когда всего пара таблеток, а когда целая упаковка или ампула со шприцем; годилось все, лишь бы в состав лекарства входил морфий. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы подобное средство выписал врач. Да и врача-то, так или иначе, ближе, чем в Анже, не было; а все запасы медикаментов направлялись на фронт или в госпитали. Так что когда у матери иссякли припасенные ею таблетки, она стала выпрашивать их, выторговывать, выменивать у других. В альбоме имелся даже список подобных сделок:

«2 марта, 1942. Гильерм Рамонден, 4 таблетки морфина за 12 яиц.

16 марта, 1942. Франсуаза Пети, 3 таблетки морфина за бутылку кальвадоса…»

Она продавала в Анже свои украшения – продала ту нитку жемчуга, в которой запечатлена на свадебной фотографии, продала колечки и сережки с маленькими бриллиантиками, доставшиеся ей от матери. Она была изобретательна. Даже изворотлива, почти как Томас, хотя, конечно, по-своему; но с нами всегда вела себя честно. Благодаря своей изобретательности мать ухитрялась как-то выкручиваться.

Потом в кафе стали заглядывать немцы.

Сначала по одному или по двое. Кто в форме, кто в штатском. При их появлении все сразу смолкали. Впрочем, они и сами распрекрасно умели веселиться; хохотали во все горло, без конца заказывали выпивку и уходили только перед самым закрытием, с трудом держась на ногах, улыбнувшись Колетт или Аньес и небрежно бросив на стойку горсть монет. Иногда немцы привозили с собой женщин, но мы никогда не видели среди них ни одной знакомой. Это были явно городские девицы – в наброшенных на плечи меховых горжетках, в нейлоновых чулочках, в легких, полупрозрачных, платьях; волосы у них всегда были завиты и красиво подколоты наверх, как у кинозвезд, и в них поблескивали дорогие заколки и гребни. Брови они выщипывали в ниточку, а губы красили темно-красной блестящей помадой, так что зубы выглядели белоснежными; их тонкие нежные ручки с длинными пальцами привычно сжимали бокал с вином. Появлялись они только поздно вечером вместе с немцами, устроившись на заднем сиденье мотоцикла. Повизгивая от страха и восторга, они мчались сквозь ночную тьму, и их распущенные волосы развевались на ветру. Четверо немцев привозили четверых девиц. Немцы всегда были одни и те же, а девицы – разные.

Мать описывает свое первое впечатление от них:

«Явились эти грязные боши со своими шлюхами. Презрительно на меня смотрели – я прямо в фартуке пришла – и усмехались, прикрываясь ладошкой. Так бы и убила их всех! Заметив их взгляды, я сразу почувствовала себя старой. Старой и уродливой. Только у одного из бошей глаза были добрые. И ему, кажется, здорово наскучила та девица, что составляла ему компанию. Еще бы, дешевка, ума ни на грош! Да еще нарисовала на голых ногах карандашом жирный "шов", как на чулках. Пожалуй, я почти пожалела ее. И вдруг заметила, что этот немец мне улыбается. Пришлось даже язык прикусить, иначе улыбнулась бы ему в ответ».

У меня, конечно, нет никаких доказательств, что здесь говорится о Томасе. За этим кратким воспоминанием вполне может скрываться и кто-то другой. Там ведь нет слов ни о внешности, ни о чем-либо еще, дающем возможность предположить, что это именно он, но я почему-то уверена: речь идет о Томасе. Только он мог вызвать у матери такие чувства. Как и у меня.

В ее альбоме можно найти все. И обо всем прочитать, если захотеть, конечно; если суметь разобраться, где что искать. Она ведь описывала события как попало, не соблюдая никакой последовательности. И дат почти нигде нет, хотя есть, например, весьма подробные истории ее тайных махинаций. С другой стороны, записи она вела довольно тщательно, правда, на свой лад, и в них полно всяких мелких деталей. И «La R'ep» она воссоздала так точно, что у меня, когда я спустя столько лет читала ее дневник, стоял комок в горле. Я прямо-таки слышала тот шум, музыку, громкие голоса, хохот, непристойные выкрики пьяных, зал, окутанный сигаретным дымом и пивным смрадом. Ничего удивительного, что нам туда ходить запрещалось. Мать слишком стыдилась своего невольного участия в тамошних грязных делишках и слишком боялась, что кто-нибудь из завсегдатаев проболтается о ее визитах нам, ее детям.