Пять фараонов двадцатого века

Из-за чего происходят войны? Ответа на этот вопрос искали сотни и тысячи мыслителей. И в конце 19-го века всё большую популярность приобретал ответ Карла Маркса: «Виновниками военных пожаров являются тщеславие монархических властителей и ненасытная жадность эксплуататоров-буржуев, их неуёмная жажда обогащаться любой ценой». Значит, единственной надеждой на установление мира на земле будет: свергнуть всех монархов и отменить само понятие частной собственности.

Первая мировая война выглядела подтверждением марксистских догматов: её затеяли монархи, раздували буржуи в погоне за новыми колониальными владениями, а сопротивлялись ей социалисты в разных странах, даже шли в тюрьму за свой пацифизм. Слово «социализм» стало паролем надежд на политические перемены, как после Французской революции стали паролем слова «эгалите, либерте». Но, словно в насмешку, Вторая мировая война была развязана тремя лидерами социалистами: Гитлером, Сталиным, Муссолини.

Право собственности не раз было предметом нападок и осуждения задолго до Карла Маркса. Уже в Первом столетии Христос призывал: «Продай имение своё и раздай нищим… и следуй за мной» (Мф.: 19–21). Этот призыв сыграл огромную роль в распространении христианства по всему миру. Многие были убеждены, что мирские сокровища — соблазн и помеха всему священному. Общие трапезы, общее жильё, одинаковое облачение включались как обязательные требования в уставы христианских монастырей.

Коммунистические утопии всплывали почти во всех революционных и религиозных движениях истории. В 15-ом веке в гуситском движении большую силу имели табориты, которые призывали всё сделать общим. Того же требовали последователи Томаса Мюнцера во время Крестьянской войны в Германии в веке 16-ом. В Англйской революции 17-го века «подлинные левеллеры», возглавляемые Джерардом Уинстенли, выходили на пустыри и начинали обрабатывать их, утверждая, что дар Божий — земля не может быть чьей-то собственностью. К отказу от собственности звали и многие французы — Сен-Симон, Бабёф, Прудон и другие.

Чем же отличалась проповедь Маркса от теорий и лозунгов его предшественников? Что придало ей силу неодолимого соблазна, находившего отклик в миллионах сердец, у людей самых разных племён, народов, вероисповеданий, социальных слоёв, у дальнозорких и близоруких? Для того, чтобы приблизиться к ответу на этот вопрос, нам следует вернуться к описанному выше свойству человеческой души, которое мы назвали: «Каинова жажда мести за собственную обделённость».

Маленький или большой Каин живёт в сердце каждого человека. В своей жажде самоутверждения каждая личность вступает в соперничество с окружающими её соплеменниками и может иногда дойти до крайних жестокостей и даже преступлений. Но одновременно, с развитием цивилизации, человек начинает осознавать спасительную важность ограничений, накладываемых на его волю религиозными заповедями, моральными требованиями, сводом законов. Он готов терпеть их и подчиняться им, пока система этих запретов выглядит незыблемой. Однако если революция разрушает систему, его жажда бунта против неё вырывается наружу и начинает крушить всё направо и налево.

В душе близорукого система моральных запретов отождествляется с властью вышестоящих слоёв. В душе дальнозоркого, который в стабильном государстве обычно вынесен в правящий класс, нарастает протест против верховной власти, потому что она постоянно одёргивает его, заставляет считаться с чувствами большинства. Холодным умом дальнозоркий может сознавать, что близорукое большинство только-только вышло из стадии дикости, что верховная власть, с её полицией, тюрьмами и всякими жестокостями, необходима, чтобы удерживать зверя в народной душе. Но голос холодного рассудка звучит слабее, чем голос страстей, и не может удерживать дальнозоркого от утоления страсти к ниспровержению. Лозунги «мечами сбивайте короны!», «зовите народ к топору» прорываются наружу, как струйки дыма из склонов вулкана перед извержением.

И тут на сцене появляется Карл Маркс. И для дальнозорких, и для близоруких наукообразность его теорий таила необычайную привлекательность. Стройная схема сменяющих друг друга общественных формаций рождала надежду на то, что хаос мировой истории можно упорядочить. Примитивный общинно-родовой строй сменяется рабовладельческим государством, далее следует феодализм, потом — капитализм, который теперь пришла пора переделывать в социализм, чтобы потом достичь сияющего благополучия коммунизма. Всё выглядело таким научно-выверенным, неопровержимым. А венчала всё ТЕОРИЯ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ.