Пять фараонов двадцатого века

Пять исторических фигур, выведенных в этой книге, отличаются друг от друга так, как могут отличаться только персонажи в хорошей драме или трагедии. И тем не менее, временами в них проглядывают черты сходства, которые хочется высветить и описать отдельно. Вдруг путём такого сравнения нам удастся создать некий прототип диктатора, который поможет политикам будущего опознавать рвущегося наверх властолюбца и заранее выстраивать прочную оборону против него.

«Вышли мы все из народа»

Это явно относится ко всем пятерым. Их всех в детстве окружала деревенская жизнь, не обременённая сложностями культуры. Разве что один Муссолини мог почерпнуть от отца, пописывавшего статьи, какие-то абстрактные научные или политические идеи. Всем остальным пришлось впоследствии докапываться до ценностей цивилизации самостоятельно. В их окружении не было людей, от которых они могли бы заразиться благоговейным отношением к миру искусства, они оставались в этой сфере прагматиками до конца жизни.

Насилие, пронизывавшее их жизнь, казалось естественным, как дождь и ветер, холод и жара. Их били родители, они дрались со сверстниками, уличные драки взрослых тоже случались не раз, иногда и с поножовщиной. В окружающих горах и лесах скрывались бандиты, и их налёты на жителей долины часто оканчивались кровопролитием. Сострадание казалось знаком слабости, пустить его в душу было всё равно, что разоружаться перед лицом врага, крадущегося за углом.

Они вышли из простонародья, поэтому никогда не могли чувствовать себя на равных в культурной среде. Это рождало в них завистливое раздражение, порой переходившее в ненависть. Зато они получили возможность глубже узнать и прочувствовать страсти близорукого большинства. Благодаря этому они получили огромное преимущество в политической борьбе с более культурными соперниками. Те только воображали, что они знают народную массу, народные чаяния. «Конечно, народ хочет того же, что и мы, — больше свободы!». И никто из дальнозорких не посмел вслух спросить: «А не включает ли это и чаяние свободы от нас?».

«А ты недоучка, крохотный божик…»

Эту строчку Маяковского каждый из пяти фараонов мог бы прокричать Творцу. Все пятеро выросли воинственными безбожниками. В конце 19-го века атеизм набирал силу, сам превращался в своего рода религию. Матери всех пятерых оставались преданы церковным традициям, зову свыше, но их сыновья очень рано начали богохульствовать, кощунствовать, смеяться над верующими. Страсть ниспровержения, описанная выше в Комментарии третьем, клокотала во всех пятерых с пугающей силой.

Религиозная догматика так очевидно входила в противоречие с достижениями науки, что воспринималась лишь как инструмент духовного порабощення, используемый священнослужителями. Здесь запрещались вопросы и сомнения ищущего ума, не оставалось ни щёлки, ни просвета для него. Обязательные молебны по нескольку раз в день не могли утолить жажду прикосновения к чему-то бессмертному. Примечательно, что ни наши герои, ни другие заметные диктаторы 20-го века не получили воспитания в протестантской или иудейской среде. Католицизм, православие, конфуцианство учат, главным образом, правилам поведения, на живое религиозное чувство смотрят с опаской.

Властолюбец относится к Богу как к сопернику, с которым приходится делить власть над душами подданных. В истории религий это много раз реализовалось драматическим противоборством между церковными лидерами и монархами. Иоанн Златоуст против византийского императора, Фома Кентерберийский (Бекет) против Генриха Второго в Англии, Томас Мор против Генриха Восьмого, митрополит Филипп против Ивана Грозного, патриарх Никон против Алексея Романова — все эти примеры показывают, как опасно было оставлять двоевластие в этой сфере. Церковным лидерам пришлось дорого расплачиваться за попытки отстоять право человека «отдавать Богу Богово».

Много раз конфликт разрешался тем, что светский властелин просто ставил себя во главе церковной иерархии. Так поступил Генрих Восьмой в Англии, Франциск Первый во Франции, Пётр Первый в России. Римские императоры пошли ещё дальше, объявив себя богами. Муссолини и Сталин в зрелые годы смягчили свой атеизм, нашли полезным восстановить какие-то права церкви и использовать её влияние в своих целях. Гитлер считал иудео-христианство частью еврейского заговора и относился к нему соответственно. Мао Цзедун и Кастро оставались непримиримыми врагами всех религиозных институтов. Все пятеро соглашались с тем, что религиозному учению не было места в воспитании молодых поколений. И уж конечно, на денежных знаках должны были появляться только новые святые.

Моральные ценности больше не санкционировались небесами, плоды с Дерева познания Добра и Зла не попадали на полки магазинов, появлялись только на чёрном рынке. Официально хорошим объявлялось то, что помогало пролетариату, революции или высшей расе. В СССР у литературных редакторов была придумана формула для отказа в публикации новой рукописи: «В ней слишком много абстрактного гуманизма».