Пять фараонов двадцатого века

Скорее всего, причина была одна: Муссолини чувствовал, что его двадцатилетнему правлению приходит конец, и не хотел, чтобы крах его карьеры увлёк на дно и его возлюбленную. Поражения итальянской армии в Африке, России, Албании, Греции, готовившаяся высадка союзников в Сицилии неизбежно должны были привести к государственному перевороту в стране, который и последовал в июле.

Сестра Клары умоляла её воспользоваться случаем, порвать с человеком, который был так ненадёжен и непредсказуем. Но это оказалось не по силам влюблённой женщине. В те дни, когда свергнутый Муссолини находился под арестом в неизвестном месте, Клара написала ему страстное письмо без адреса, письмо в никуда, которое дуче мог бы предъявить на Страшном суде как речь своего адвоката:

«Бен, любимый!

…Я умерла в прошлое воскресенье, трагическое воскресенье твоего падения, этого невероятного, невозможного крушения, день предательства, который останется несмываемым пятном, позором Италии, вождь которой был предан иудами… Я была с тобой все эти последние страшные годы терзаний всего мира… делила твою боль и сопереживала твою борьбу… Я была рядом и всегда буду рядом, минута за минутой. Любить тебя, принадлежать тебе даже сегодня, когда ты один, покинут всеми и в смертельной тоске, даёт мне силы продолжать жить, даря тебе мою юность, мою любовь, как единственную цель моего существования».[364]

После завоевания Абиссинии, в 1936 году, когда Муссолини был на вершине славы, осторожная Рашель пыталась уговорить мужа отказаться от власти, уйти из политики и всей грязи, связанной с нею. «Вспомни своего любимого Наполеона, — говорила она. — Как только он добивался одной победы, он начинал искать новых. После каждого завоевания, он хотел всё дальше расширять империю. И что стало с ним, Бенито? Он потерял всё! Всё обрушилось под его ногами. Не будь как он. А то кончишь на острове Святой Елены».[365]

Рашели Муссолини было суждено дожить не до изгнания мужа, а до его расстрела и позорного подвешения трупа вверх ногами на городской площади.

Холодный австриец

Представим себе европейскую страну начала 20-го века, в которой гомосексуализм запрещён, карается тюремным заключением. Представим себе молодого человека, приезжающего из провинции в столицу этой страны. Про него известно, что он равнодушен к молодым женщинам, не ищет их общества, не ухаживает за ними. Зато в провинции у него остался друг, с которым они были неразлучны, вместе гуляли, музицировали, ходили в театр, которого он страстно зовёт тоже приехать в столицу. Он даже пишет родителям друга, расписывая, какие блестящие перспективы откроются перед их сыном в случае переезда, как много в столице возможностей для развития его музыкального таланта.

В открытке, датированной 18 февраля 1908 года, молодой человек пишет:

«Дорогой друг, с нетерпением жду вестей о твоём приезде. Сразу напиши, чтобы я мог приготовить тебе праздничную встречу. Вся Вена ждёт тебя!.. Умоляю, приезжай скорей!».[366]

Друг приезжает, поселяется в одной комнате с молодым человеком. У них почти нет общения с другими людьми, им никто не нужен. Они проводят время, посещая музеи, соборы, оперы (преимущественно Вагнера или других немецких композиторов). Друг поступил в консерваторию, подрабатывает уроками музыки и однажды приводит в их общую комнату, где стоял большой рояль, ученицу для занятий. Возмущению молодого человека не было границ. Он разразился длинным монологом о бессмысленности образования для женщин, об их закрытости для высоких идеалов, о том, что мужчина должен — и может! — сохранять целомудрие по крайней мере до 25 лет, как это было принято у древних германских племён.