Пять или шесть?

Еще минута — и Сережке пришлось бы худо. Сержант Митя врезался в толпу, пробился к нему и наставил револьвер:

— Руки вверх!

— Ты что, товарищ милиционер, пьяный, что ли? — сказал Сережка. От него отступились, отхлынули, шум утих, и он объяснил: — Не умею я руки вверх подымать, не знаю, как это делается. — И с достоинством добавил, сведя руки за спиной: — Доставь меня своему начальству — дело срочное есть... У кого рюкзак?.. Дай-ка его сержанту!.. Проверь, товарищ сержант: пистолет они не присамили, пошехонцы?

Его привели в порванной рубахе, с заплывшим глазом, изможденного и столь растерзанного, что бровастый не сразу признал знакомого. Сережка весь съежился и настороженно разглядывал то парашютиста, то сержанта Митю, то меня. Сережка смолчал, когда бровастый подтвердил, что это один из бандитов, ограбивших его, что вещи все в целости, ничего из рюкзака не пропало.

Сережка лишь криво усмехнулся и, сообразив, что я здесь старший, стал следить за каждым моим движением. Я распорядился парашютиста держать пока в бане, сержант Митя пошел его там устраивать. Старик Чурсин уже прилаживал к бане запор и должен был организовать охрану. А мы с Сережкой начали разговаривать.

— Ну, рассказывайте, — предложил я.

— А вы кто такой? — насупился он.

Оба мы устали: бессонная ночь, а у Сережки — две, да многокилометровый переход. Поэтому внешне мы очень лениво перебрасывались словами, интонации в голосах звучали скупо, приглушенно. И тем сильнее выглядело наше неудовольствие друг другом.

— Вас привел ко мне милиционер, следовательно, я — представитель государственных органов, — сказал я.

— Это ничего не значит, — ответил Сережка. — Может, вы все тут заодно. А милиционер ваш одет не по форме. Точно! В галошах — на босу ногу. Я сразу не заметил, а то бы так вы меня и видели!..

— Я не внушаю вам доверия? — начинал я сердиться.

Сережкина наивная логика, его осторожность, уместная в той обстановке, были весьма милы и обаятельны. Сейчас, когда пишу, я с улыбкой иронизирую по этому поводу. А тогда было не до иронии. Я сердился на молокососа, сидевшего передо мной, и, подавляя свое чувство, подумал: видик — отъявленный хулиган после кровопролитной драки.

Показал ему свое удостоверение и, стараясь говорить помягче, объяснил, что сержант отдыхал и выскочил на шум, не успев натянуть сапоги.

— Гм!.. — Сережка удовлетворенно изучил мой документ и предъявил свой. — На ловца и зверь бежит.

Кого из нас он подразумевал под зверем, кого под ловцом? Я повертел в руках его заводское удостоверение. Кроме имени, фамилии и его специальности — слесарь-сборщик — да табельного номера на левой стороне, в книжечке ничего, как обычно, написано не было. На правой половинке, разграфленной в крупную клетку, поставлены разные печатки: цифра четыре, силуэт лосенка, скрещенные газовые ключи, какая-то шапка.

— Какой завод? Цех? — спросил я.

Сережка удивился:

— Если вы такой работник, за которого себя выдаете, вы должны знать пропуска наших предприятий. Вот это — означает завод, это — цех, это — проходная... А это — то, что я дружинник, могу пользоваться телефонами заводской охраны, недавно у нас ввели... — И, словно спохватившись, добавил насмешливо: — А может быть, и все наоборот...

Я не знал условных значков на пропусках наших заводов, и меня возмущал дерзкий тон Сережки. Я напустился на него.

— Бродите по лесу — грабите прохожих! Где ваши остальные? Что это за компания подобралась такая? Как вы себя ведете?..

Долго не прощу себе этого. Мне тогда еще не были известны подробности Сережкиной встречи со студентами, история с рюкзаком и пистолетом. Основываясь только на том, что бровастый признал грабителя и рюкзак принес Сережка, я как следует отчитал парня, накричал.

Он выслушал, поднялся, побледнел. На лице — такая решимость, что я подумал: уж не собирается ли он опять кинуться в драку?

— Не знаю, уважаемый, кто вы на самом деле, но в нашей стране чекисты так не ругаются и, прежде чем говорить, хорошенько думают... Точно... — произнес Сережка весомо. — И вообще, если вы настоящий!.. Трудящиеся работают! Налоги платят. Долю своего труда отчисляют! Вас содержат!.. Чтоб вы охраняли нас!.. Чтобы...

Готовый ко всему, он выпалил это единым духом, возвысив голос, резкий, с мальчишеской хрипотцой. Он чуть заметно глянул искоса на керосиновую лампу, затем на окно, словно примерился разбить — потушить свет и выскочить, как это делают герои приключенческих книжек. Я погасил лампу: вокруг давно было светло. Сережка разочарованно сел и напустил на себя каменное безразличие.

У меня тоже есть самолюбие, меня задели его слова. «Подумаешь, он меня содержит!..» Я взял себя в руки. Потрепанный вид Сережки так не соответствовал его речам, что трудно было не высмеять их. «Впрочем, — прикидываю я теперь, — за его словами, видать, крылась гражданская гордость».

— Неумело, неумело выражаетесь, — пробормотал я тогда, мобилизуя свое самообладание.

Выручил старик Чурсин. Он слышал Сережку, разуваясь в сенях, и вошел в комнату с веселым смехом: