Пять капель смерти

Я кинулся вперед и со всего размаха плечом заехал. Любая дверь после такого вылетит. Но эту на задвижку заперли. Только ходуном пошла, даже дом затрясся. Удар как надо, да только есть предел человеческим силам.

— Окно!

Терять нечего. Плечо огнем горит, но локти еще работают. Вынес крестовину под звон стекла, осколки градом посыпались. Вижу — сани трогают. Пристроился кое-как на подоконнике, выставил руку, дал первый выстрел. Эхо по поселку разлетелось. Брал специально ниже, чтобы голову не задеть. Видно, совсем в снег ушло. Сани дернулись и пошли резво, сейчас за поворотом скроются. Что делать?

Прыгаю через окно. Снег глубокий, провалился по самый живот. Пока барахтался, сани еще дальше ушли. Тут уж делать нечего, на стойку времени нет, выставил ствол и наудачу пять пуль послал. Не знаю, может, и попал. Только беглецы из вида пропали. Если бы не снег, догнал бы. Но сейчас как в болоте — с каждым шагом проваливаешься.

Вы, Николай, не подумайте, что я стреляю плохо. Стреляю отлично. И не слушайте разговоров, что Джуранский видит плохо, близорукостью страдает, в мишень попасть не может, а очки носить гордость не позволяет. Вранье все это. Мишень я вижу в целом отлично, иногда яблочко чуток расплывается. Но это ерунда. В тот раз рука у меня сильно болела от удара и прицелиться не было возможности. Вот потому и мазанул.

Да, так вот. Я от злости снег раскидал, да толку от этого никакого. В оконном проеме Ванзаров появился:

— Надеюсь, ни в кого не попали. А то Макаров с Герасимовым мне не простят.

При чем тут эти господа? Ох, темнит командир мой.

— Мечислав Николаевич, хватит в снегу купаться, поднимайтесь. Сделали все, что могли.

Такая досада меня взяла. Так подвел, так подвел. Чего ждал, чего растерялся? Надо было сразу бить, тогда бы хоть одного взяли.

Из снега выкарабкался, по приставному крылечку поднялся. Так и есть: задняя дверь на щеколду заперта. Обхитрили нас. Нет, не нас — меня.

Вхожу в комнату. Ванзаров стоит, за голову держится.

— Вам плохо? — спрашиваю.

— Пустяки. Стул ветхий, голова крепкая. Только немного кружится. Значительно хуже, если бы вы им затылки продырявили. Рассмотреть успели?

— В общих чертах…

— Понятно. Заметить ничего не успели. Вместо лиц — одни контуры. Точно не уверены, сколько их было. Нервное напряжение, необходимость стрелять.

Такой стыд напал, не знаю, куда деться, стою, как гимназист-двоечник перед доской. Кое-как выдавил:

— Виноват… Прошу простить.

— Это пустяки, ротмистр, с кем не бывает. Хуже, что нас опять опередили.

— Розвальни за домом стояли, — говорю, — ей только прыгнуть оставалось.

— Уверены, что барышня была?

— Не уверен… Показалось, вроде как юбка мелькнула. Лошадь пошла так резво, только их и видели. Чуть бы левее прицелиться…

— И все же: сколько их было?

— Кажется, она и кучер. Надо было выше брать: кучера снимать.

— Надо было в лошадь стрелять, — говорит Ванзаров.

Уж как меня стыд ни мучил, но такое не мог спустить:

— Господь с вами, Родион Георгиевич, да разве можно в коней стрелять…

Посмотрел он на меня, хмыкнул и говорит:

— Оставим это. Раз помогли профессору проветрить помещение, давайте хоть осмотрим его. Вдруг вашу любимую сому найдем.

Вот, опять он язвит. Я ведь только понять хотел. Уж больно господин Лебедев весомо рассказывал.

Ванзаров меня в гостиную отправил, сам комнатой занялся. Скажу вам, Николай, после всех этих событий слегка пал духом. Осмотр провел тщательно, да все без толку. День такой несчастливый. В буфете такая же грязь, как на столе. Тарелки, чашки, мусор житейский. Ничего толкового. Возвращаюсь обратно. Ванзаров посреди комнаты стоит, лоб придерживает, в пол смотрит. Меня подзывает:

— Взгляните, ротмистр, ничего не напоминает?

Пригляделся, а на досках знак звезды мелом нарисован.

— Так ведь такой же у Наливайного и Толоконкиной был!

— Нельзя не согласиться. Что-нибудь раскопали?

— Никак нет, — отвечаю, — бытовая рухлядь.

— Баночек, как в «Сан-Ремо», не попадалось?

— Специально искал, нет ничего. А у вас?

— А у нас кучи грязного белья. Несколько пустых бокалов с отбитыми краями, поднос запачканный, салфетки, скисшая склянка молока, полупустая банка меда. И вешалка для мехового пальто.

— И что это значит? — спрашиваю.

Ванзаров мне:

— Помните, что на карманчике пальто Наливайного было вышито?

— Проф. Окунёв И.А.

— Что я вам тогда сказал?

— Окунёв Наливайному со своего плеча подарил.

— При этом господин Наливайный не нуждался в деньгах. Буквально полные карманы ассигнаций. О чем это говорит?

— Профессор хотел, чтобы думали: он на дачу приезжает зимой. Издалека кто отличит. Я же говорил: он всех отравил! Надо было его хорошенько допросить. Может…

— Зачем убивать подручного, ротмистр, который участвует в твоем маскараде?

Такая простая мысль мне в голову не приходила. Начальнику по голове дали, а думает все равно лучше некоторых. Бывают же такие люди!

— Простите, не сообразил… — говорю. — Зачем Окунёву этот маскарад?