Пять костров ромбом

— Ты, Эл! Ты замкнул петлю времени… Разве мой тон тогда не придал тебе уверенности?

— Возможно… А машина Парка… Что вы все-таки о ней знали?

— Почти ничего! — засмеялся шеф. — Но разве тебе не хватило информации?

— Хватило, — хмыкнул я.

— Вот и отлично! А сейчас, Эл, мы едем в аэропорт. Ближайшим бортом ты улетаешь в Европу.

— Что мне там делать?

— Отдыхать! Вы ведь не раз отдыхали там с Джеком… — Шеф внимательно взглянул на меня, и в узких его, близко поставленных друг к другу глазах я прочел тяжкое подозрение: — Ты ведь хочешь отдохнуть, Эл?

Когда он упомянул имя Джека, ни один мускул на его широком лице не дрогнул. И, загипнотизированный его спокойствием, я кивнул:

— Я с удовольствием полечу. Мне необходим отдых.

11

Пройдя паспортный контроль, я попал в нейтральную зону. В единственном баре светились неяркие огни, а бармен, стоя над грудой бокалов, лениво вертел в руках тяже чую бутылку с виски “Сантори”.

Отыскивая монету, я полез в карман, и пальцы мои уткнулись во что-то твердое. Подарок Хэссопа?

Нет! Развернув бумагу, я увидел нежно-желтые, похожие на крошечные сердечки, листья гинкго, тронутые увяданием — через столько миллионов лет после своего появления на планете! — и раковину, машинально поднятую мной с плотных белых песков юрского пляжа. Прямо по раковине рукой Хэссопа было мелко начертано: “Астарта субморфоза — пластинчатожаберное мелких морей”.

Когда он успел это определить?

Я опустил раковину в урну.

Лист гинкго прилип к потной ладони Я брезгливо сорвал его и бросил туда же — в урну. Бросил, и вдруг, будто испугавшись чего-то, кинулся к выходу Такая ненависть ко всему живому, такое отчаяние теснились в моем сердце, что я не сразу заметил двух хмурых коренастых парней, медленно поднявшихся за мной на борт ревущего “Боинга”…

Александр Леонидов Красный телефон

— Горько… Горько и больно сознавать, что ушел из жизни совсем еще молодой человек — Саша Ершов. Да, он был молод, как человек, но Саша был вполне зрелый художник. Сегодня мы, его друзья, коллеги по искусству, его родные прощаемся с ним. Смотрите, сколько почитателей Сашиного таланта пришли, чтобы отдать ему последние почести! У всех на глазах слезы. Нас оставил простой, талантливый человек, которого все мы очень любили… Он был не из тех, кто не оставляет после себя следа в этом бренном мире. Его многочисленные работы, его богатое творческое наследие осталось нам, и всегда, глядя на полотна Ершова, мы будем вспоминать о нем. Сашино творчество всегда отличалось оригинальностью, стремлением к поиску своего пути в искусстве, к душам людей, и никто не оставался равнодушным, стоя перед его картинами, глядя на его графические работы, всматриваясь в его рисунки. Ершова либо принимали полностью, либо полностью отвергали. Но равнодушных не было никогда! Он был личностью, художником в самом высоком смысле и значении этого слова… Смерть застала Сашу в расцвете творческих сил и таланта. Как много он сделал и сколько не успел! Его смерть — непоправимая беда для всех пас… Прощай, Саша…

Говоривший печально склонил седеющую голову с аккуратным пробором и сделал тонкой артистической рукой плавный жест, как бы смахивая слезу. Было жарко. Окружающие немного постояли, тоже опустив головы и глядя застывшими глазами на обитую красной материей крышку гроба, под которой лежал их собрат, художник. Несколько скульпторов, здоровых и хорошо физически развитых мужчин, осторожно приподняли на длинных вафельных полотенцах гроб и, сдерживая легкое покряхтывание, под негромкий руководящий шепоток: “Зад заноси, правее, правее… аккуратней, аккуратней”, стали опускать его в узкую могилу. Рыжая земля струйками потекла в яму из-под их ног, и в наступившей тишине было слышно, как по крышке постукивают комочки. На спинах скульпторов от напряжения вздулись бугры мышц и почернели от пота рубахи. Гроб, несколько раз задев за стенки могилы, медленно опустился. Облегченно вздохнув, мужчины вытянули полотенца и передали их неизвестно откуда подоспевшим старушкам в темных платках. Старушки с чопорными выражениями на лицах тут же принялись ловко резать полотенца на куски и раздавать “работникам”, строгим шепотом объясняя, что так положено. Скульпторы, стесняясь, суетливо запихивали куски полотенец в карманы.

Жена Ершова, бледная, стройная молодая женщина в элегантном костюме из черного бархата, с накинутым на голову ажурным, траурного цвета, платком, подошла к краю могилы, изящно наклонилась, взяла горсть земли, подержала секунду и бросила в яму. Земля гулко ударила по гробу. Ершова отошла, тщательно отряхнула черные перчатки и платочком вытерла выступившие на лбу капельки пота. За ней потянулись другие. Послышалась дробь падающей земли.

Бородатые мужчины отвели в сторону тихо рыдающую женщину. Ершова метнула на нее пристальный взгляд и снова опустила длинные, безутешно вздрагивающие ресницы.