Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

Гиммлер принял меня и осведомился, не сошел ли я с ума, поскольку моя программа полностью противоречила объявленной фюрером политике в отношении других народов на востоке. Эта политика определена раз и навсегда и не может быть изменена. Гиммлер по-дружески предупредил меня, что, если я буду открыто выражать такие взгляды, фюрер расценит их как враждебный акт по отношению к правительству. После этого Гиммлер больше не сможет защищать меня. Тогда я понял, в какую сторону дует ветер.

– А сейчас стало ли обращение Германии с Эстонией более разумным? – спросил я.

– Издаются приказы – и каждый суровее, чем предыдущий. Приказы отдает министерство по делам востока, а рейхскомиссар передает их дальше. На следующий день они становятся еще жестче, а на третий день отменяются. Глава СС и полиции в Ревеле принимает совершенно произвольные меры, которые отменяются рейхскомиссаром, если я достаточно настойчиво жалуюсь. Две недели спустя Гиммлер оглашает их в еще более жесткой форме. Теперь эстонцы говорят: «Немцы ничем не лучше русских».

Хохвальд

11 сентября 1944 года

Гиммлер сегодня чувствовал себя лучше и прочел мне лекцию о богатстве и морали. Богатство – величайшее из всех зол; живя в комфорте, люди становятся ленивыми, жадными и трусливыми. Дух героизма живет не в домах богатых, а в домах бедных. Именно поэтому он рад, что родился бедным и имущества у него немного. У него есть единственное стремление: умереть бедным. История никогда не скажет о нем, что он обогатился за счет благ нашего мира. Пользоваться своим положением для обогащения – величайший позор.

– Я восхищаюсь тем, как в Средние века поступали с ворами – им отрубали руки.

Я ответил со смехом:

– В наши дни рук бы лишилось очень много людей.

– А почему бы нет? – сказал Гиммлер. – После войны я намерен сделать все, что в моих силах, для восстановления немецких стандартов чести. Я допускаю, что нравственность ухудшилась в результате войны, однако везде наблюдается одно и то же.

Затем я напомнил Гиммлеру, что Литцманн уже не первый день дожидается у него приема.

– Это верно, – согласился Гиммлер. – Я немедленно приму его. Положение в Эстонии очень тяжелое; русские стремительно наступают на Ревель.

Гиммлер принял Литцманна в одиннадцать часов. Со мной Литцманн расстался с такими словами:

– Рейхсфюрер предоставил в мое распоряжение специальный самолет, и я немедленно лечу в Ревель. Русские уже на окраине города. Гиммлер приказал мне мобилизовать всех, кого можно – мужчин, женщин и детей, – чтобы сдерживать натиск русских, пока не прибудет немецкое подкрепление. Я могу вздохнуть с облегчением: фюрер не бросит Эстонию на произвол судьбы. Кроме того, рейхсфюрер подарил мне автомат новейшей системы – он рассчитан на тысячу патронов. Боюсь, что прибуду слишком поздно. Удачи вам! Может быть, нам доведется встретиться снова. Разумеется, я отправлюсь на фронт и буду сражаться как простой солдат. Эстонцы никогда не смогут сказать, что Литцманн был трусом.

Литцманн вылетел с Растенбургского аэродрома без четверти три.

XXXIV Скандинавская спасательная кампания 1944 года и освобождение голландских заключенных

Осенью 1943 года у меня состоялось несколько разговоров с шведским министром иностранных дел Гюнтером. Мы в самых общих чертах разработали план по освобождению норвежцев и датчан, оказавшихся в немецком заключении. Мои визиты к Гюнтеру совершались в глубочайшей тайне. Я указывал, что самое худшее из стоявших перед нами препятствий – невозможность рассчитывать на то, что немецкая полиция прекратит преследования, так как это может быть истолковано как признак слабости.

Снова в Стокгольм я вернулся в апреле 1944 года. Гюнтер всегда проявлял глубочайший интерес к судьбе скандинавских соседей Швеции и сделал ее целью своей политики; я сообщил ему про все проведенные мной приготовления к началу шведской спасательной кампании. Геббельс и Кальтенбруннер, а также Риббентроп были настроены против нее. С другой стороны, имелись признаки того, что Гиммлер готов уступить. Я сказал ему, что Гюнтер наделил меня соответствующими полномочиями, и у меня сложилось впечатление, что Гиммлер решил остановить кровопролитие, так как его и без того было слишком много.