Пять лет спустя, или Вторая любовь д'Артаньяна

Ей вспомнилась герцогиня де Шеврез, свежая, как утренний бутон, несмотря на проведенную в шатре ночь, ясная, веселая и соблазнительная. А ведь Шеврез на целый год старше ее. Вспомнилась и тихая, напоенная грустью прелесть другой герцогини, де Бау-Трасси, той, кого, по словам Шеврез, Арамис не забывал, и ди Лима принялась с яростью расчесывать свои густые, волнистые, искрящиеся в полумраке туалета волосы, выдирая клочья в тех местах, где они спутались от метания на подушках, словно пронизывающая при этом боль могла прогнать черные мысли.

Где он? — в сотый раз спросила она себя. Почему так стремительно ускакал от нее? Вспомнил о Боге? Или о Камилле де Буа-Трасси? Но ведь несколько предыдущих дней она видела, не могла не видеть, не почувствовать, что он без ума от нее.

Господи, спрашивала она себя, неужели ты послал мне наказание за то, что отступила от планов, предначертанных церковью? Ведь именно она, Агнес ди Лима, должна была послужить к вящей славе Господа и Родины, направив Людовика на путь примирения с Испанией, а в дальнейшем совместной борьбы с еретиками. Сможет ли нежная, неопытная Марго совершить то, что не смогла сделать она?

Герцогиня так глубоко задумалась, что не заметила, как вошла любимая и доверенная камеристка, зеленоглазая Долорес.

— Доброе утро, ваша светлость. Ванна готова.

— Спасибо, — механически ответила герцогиня, не спуская глаз со своего непривлекательного отображения в зеркале. Отвернулась, вздохнула и спросила, в надежде, что утренняя болтовня хоть как-то отвлечет ее от ставших навязчивым кошмаром мыслей об Арамисе, — Почему сегодня ты наполнила ванну так рано?

— Я не спала и услыхала, как ваша светлость встали.

— Ты не спала? Что случилось с тобой, Долорес?

Камеристка славилась любовью поспать, вознаграждая себя за бессонные ночи, проведенные с галантными кавалерами.

Девушка хихикнула, прикрывшись ладошкой.

— Ты опять пропадала всю ночь? — непонятно, с раздражением или с завистью спросила герцогиня.

— Но я успела к утреннему туалету, — стала оправдываться на всякий случай камеристка, помогая госпоже войти в мраморную ванну.

— Разве я тебя попрекаю? Кто он?

— Самый веселый кавалер в Париже.

— Кавалер? Значит, он дворянин?

— О, нет. Я неточно выразилась. Не кавалер, а ухажор. Смелый и веселый.

— Наверное, солдат? — герцогиня знала, что у Долорес была слабость к солдатам.

— Нет, но слуга солдата.

— Хотела бы я знать, что это за солдат, у которого есть слуга? — спросила герцогиня не потому, что это ее действительно интересовало, а просто, чтобы поддержать разговор, позволяющий не думать ни о чем..

— Гвардеец. Дворянин. Даже, кажется, лейтенант.

— Какой лейтенант? — насторожилась герцогиня.

— Ну, этот, гасконец.

— Гасконец? — переспросила герцогиня.

— Да, тот, что приходил к мадемуазель несколько раз, хотя делал вид, что наносит визиты вашей светлости.

— Ты хочешь сказать — д'Артаньян?

— Да, ваша светлость, я плохо запоминаю эти дикие французские имена. Слугу зовут Планше.

“Д'Артаньян в Париже! — пронзила ее мысль. Но вместо того, чтобы вскочить, расспросить, узнать хоть что-то об Арамисе и потом мчаться, действовать, она почему-то, словно кошка к мышке, стала подкрадываться к интересующему ее вопросу.

— Как же ты разговариваешь с ним?

— А зачем нам разговаривать? К тому же я знаю с десяток французских слов, а он два десятка испанских.

— И часто вы встречаетесь?

Камеристка потупилась.

— Понятно, — улыбнулась герцогиня. — То-то я смотрю, ты ходишь сонная.

— Нет, ваша светлость, его не было целых три дня!

Герцогиня внутренне напряглась, но ничем себя не выдала.

— И где же он был? У другой красотки?

— Ваша светлость! — с укоризной воскликнула камеристка. — Планше сказал, что он две ночи провел в седле, что ничто так не возбуждает, как скачка верхом и мысли обо мне, — камеристка томно потянулась. — Он был нетерпелив и ненасытен…

— Лейтенант его опустил до утра?

— Лейтенант сразу же, как только они въехали в Париж, поскакал в Лувр.

— Ты сказала — въехали. Значит, они уезжали из Парижа?

— Да.

— На три дня?

— Да, ваша светлость. Так я поняла слова Планше.

— Твой Планше ездил с лейтенантом?

— Конечно. И слуги трех других господ мушкетеров.

— И далеко они ездили?

— Не знаю, ваша светлость. Наверное, далеко. Планше смеялся, что бедняга Базен до сих пор плетется по дороге обратно в Париж.

— Базен?

— Ну да, слуга одного из мушкетеров, друзей мсье лейтенанта. Самого красивого.

— Арамиса?

— Да, он так его называл…

Герцогиня рывком села в ванной.

— Арамис тоже ездил с лейтенантом?

— Конечно. И он, и господин молчаливого слуги, и этот огромный мушкетер, который несколько раз сопровождал вашу светлость в Лувр.

Герцогиня откинулась, погрузившись до плеч в теплую ароматную воду. Слова камеристки следовало обдумать.

— Значит, двое суток в седле… А ты не припомнишь, не называл ли он места, куда они ездили?

— Нет, ваша светлость. Знаю только, что они были вчетвером. Их так и называют — слуги четырех мушкетеров.

Герцогиня уже не слушала болтовню камеристки.