Пять Ночей

Я нащупал на столе мобильник и послала SMS-SOS Лиде. Надо сказать, что канцелярские ножницы не самый подходящий инструмент ни для стрижки овец, ни для декорирования кустарников. Кривая лесенка, по которой любопытные взгляды поднимались к выполотой макушке, привела коллег к бурному хохоту, идиотским шуткам и несвойственному креативу.

***

– Что притих, Новиков? Посидишь? Я тебя спрашиваю! – настаивала Лида на очевидности ответа.

Предложение «посидеть» никогда не вызывало у меня возражений. Но сегодня это означало, что у начальства особых претензий ко мне нет и на совещании я могу безнаказанно подглядывать за сценами офисного насилия.

– Да нет, наверное. На редколлегии кое-какие вопросы будут обсуждаться, – нерешительно отказался я.

– Идиот! – Лида презрительно поморщилась, дверь хлопнула, Константин Николаевич вытаращил на меня глаза.

Экзекуция

Редколлегия – красивое слово!

Кому-то за его фасадом видится группа школьников с цветными карандашами в руках, кому-то творческое чаепитие за обсуждением готовящихся публикаций, рассуждения о смыслах, гармонии или красоте. В нашем же случае это событие больше напоминает планёрку в строительном тресте, где из тебя выбиваются остатки того креатива, что вложили в тебя университетские профессора за стаканом портвейна. Начальство не любит терзаться в муках творческих поисков, а предпочитает критиковать бездарность с высоты своего профессионализма.

Ещё недавно кубометры «деревянного» заполняли всё пустое пространство, а сегодня его не найдешь даже в коробках из-под ксерокса. Да и коробкам уже лет десять, не меньше. Война на выживание развернулась между однотипными издательствами за души и кошельки уже вдоволь начитавшихся телезрителей. Новые рынки для кириллицы – вещь пока сюрреалистичная, а новые месторождения читателей истощаются ещё на стадии школьной программы. Вот и бродят наши агитаторы, переодевшись в домохозяек, уличных сплетниц, везучих простаков, и нашёптывают развесившим уши гражданам о тайных источниках вечной молодости или неиссякаемой удачи.

Помимо оплачиваемых «бродяг», газета укомплектована секретными фокус-группами, призвание которых – ставить оценки каждой статье, заголовку, фотографии и прочим типографским причудам. Не знаю, за какую мзду они читают нашу газету, но их выводы, совпавшие с неудачным тиражом, приводят к тем самым судным утренникам, в которые превратилась милая литературному сердцу редколлегия.

К десяти утра зал совещаний, по совместительству кабинет главного редактора, оброс кривыми стульями, обшарпанными креслами и прочей редакционной утварью, включая почти весь персонал.

– Привет, Наташа. Как здоровье? – поприветствовал я служительницу бухгалтерии.

– Привет, Новиков. С каких пор ты моим здоровьем стал интересоваться? Жениться, что ли, хочешь? Сразу скажу: шлифую репродуктивные навыки, не беременна, просто толстая.

– А-а. Я слышал, что у вас критические дни.

– Ты сейчас про что, Новиков?

– В бухгалтерии, говорят, критические дни.

– Ну, у Дарьи Сергеевны их точно нет, а остальное уж как-нибудь переживёте.

При этих словах по залу пробежался гул, коллеги сверяли записи. Менструальный цикл начальника хотя и является тайной за семью печатями, но следит за ним каждый, разбирающийся в календаре.

В коридоре за полуоткрытой дверью высветился силуэт Дарьи Сергеевны. Взявшись за ручку, она отдавала последние распоряжения – как должен выглядеть мир после того, как она снова откроет эту дверь.

Стулья замерли, боясь выдать своё присутствие. Терпеливый макет, сносивший все пожары и переезды, перевороты и хлипкие надстройки, вдруг осознал, что он теперь сам по себе. Задребезжал и начал валился под немой «Ох!» и вытаращенные глаза. Судорожная толпа подхватила падающее сооружение, перетянула переломы скотчем и, поделив успокоительные пилюли между жадными ртами, вернулась в оцепенение.

Дверь услужливо распахнулась. Дарья Сергеевна, приподняв подбородок, озирала «упавших ниц» подданных. Без слов приветствия она медленно обходила ряды, заглядывала в опущенные головы и сочувственно улыбалась остаткам уцелевшего самолюбия. Оживляя грядущие кошмары, она двигалась с плавной бесчувственной ленью, мерно опуская в ладонь скрученные бланки подвисших судеб.

Этот эротический танец с саблями, исполняемый при особом вдохновении влюбленного в своё ремесло палача, завораживал и отуплял, придавал естественности самой изощренной казни.

– Странное дело. В этой комнате одни знают, что произошли от обезьян, – не спеша начала свои рассуждения Дарья, – другие верят в своё божественное происхождение. Вот только я никак не могу понять: кто ещё способен дарвинировать, а кто только «плодиться и размножаться».

Подобного рода сентенции эволюции и бытия вообще свойственны издательской субкультуре, но химеры Дарьи Сергеевны, едва родившись, становились естественным гармонизатором воображаемого и реальности.

– Не моё это дело – в вашем генезисе ковыряться, но отрубить тупиковые ветви всё-таки придется.

«Началось, – подумал я, – не знаешь даже, к кому примкнуть».

– Новости.