Пять откровений о жизни

– Я боюсь сказать, что я думаю, – вздохнула она. – Это слишком страшно. Но в глубине души я знаю ответ.

Мы немного помолчали, глядя в окно на птиц, греясь на солнце.

– Если я спрошу тебя, ты мне скажешь правду? Я хочу услышать честный ответ.

Я кивнула.

– Это то, что я думаю? – спросила она, едва выговорив вопрос.

Мысленно посылая ей любовь, я ждала, не скажет ли она что-то еще. Она, действительно, заговорила вновь:

– О господи. Да, это оно, – произнесла она, отвечая сама себе. – Я умираю, да? Мне крышка. Я скоро прикажу долго жить. Сыграю в ящик, или как там еще говорят. Умираю! Я умираю. Я права, да?

Я медленно кивнула, одновременно страдая с ней вместе и испытывая облегчение от того, что она теперь знает правду.

Мы еще посидели в тишине, глядя на птиц, пока Элизабет не смогла снова говорить. На это ушло много времени, но я давно привыкла молчать вместе с пациентами, и меня это не смущало. Им так о многом нужно было подумать, так многое переварить, что порой слова только мешали. В такие минуты не нужно было заполнять паузу. Нужно было подождать, пока они вновь будут готовы разговаривать. Через некоторое время заговорила и Элизабет.

Она сказала, что уже давно подозревала истину и что ложь родных ее разочаровала. Отбирать у нее друзей и светскую жизнь было жестоко, добавила она, и я не могла с ней не согласиться. Элизабет понимала, что слишком слаба, чтобы выходить из дома, но сказала, что хочет иногда видеть друзей. Время от времени у нее бывали посетители – одобренные родными знакомые, которые точно не принесут с собой спиртное. Это были приятные люди, объяснила Элизабет, но не близкие друзья.

После того как между нами установились доверительные отношения, нашему общению больше ничего не мешало. Времени на секреты не было, и мы с Элизабет с каждым днем получали от своих бесед все больше удовольствия. Я столько лет замыкалась в себе, что теперь поражалась сама себе: мне было легко говорить с ней даже на самые личные темы. Стоя на пороге смерти, Элизабет тоже наслаждалась откровенностью наших разговоров. Вначале она сердилась, что родные не рассказали ей о скорой смерти, но постепенно приняла их решение, поняв, что ими руководил страх. Ей удалось простить свою семью.

Однако она не смогла и дальше делать вид, что ничего не знает. В один из моих выходных дней она заговорила о своей смерти с семьей. Это сблизило ее с родными, а они почувствовали облегчение, что им не нужно самим сообщать ей страшную новость. Я тоже была рада, что моя честность не подвела меня под монастырь. Однако в вопросе посещений родные Элизабет стояли на своем: пьющие друзья могут ей звонить, но не могут приходить в дом.

Элизабет эволюционировала на глазах и даже смогла согласиться с их решением, причем на этот раз искренне. Она по секрету призналась мне, что, вероятно, их общение держалось только на выпивке. Я рассказала Элизабет, что всего несколько лет назад мой круг друзей радикально изменился, когда я перестала курить марихуану. Очень быстро стало понятно, кто мне действительно друг, а с кем мы просто любили покурить. Оказалось, что некоторым людям, которых я считала друзьями, некомфортно рядом со мной, если я не накуриваюсь с ними вместе. Не то чтобы кто-то из нас был плохим человеком. Но когда я отказалась от этой привычки, то увидела: некоторые мои отношения держались только на курении, а когда я бросила эту привычку, с некоторыми друзьями мы разошлись естественным образом.

«Как я жалею, что растеряла своих друзей, настоящих друзей, – произнесла Элизабет слова, которые я уже столько раз слышала до нее. – Из-за своего пьянства я перестала вращаться с ними в одних кругах, а теперь, пятнадцать лет спустя, мне не о чем с ними разговаривать. В любом случае они все переехали».

Знакомых, которым позволялось ее навещать, Элизабет не считала настоящими друзьями. Мы обсудили, каким многозначным может быть это слово и как много у дружбы разных уровней. В последнее время я и сама начала думать о некоторых своих «друзьях» скорее как о приятных знакомых. Я не стала меньше их любить или ценить: они по-прежнему были в моей жизни великим даром. Но, пережив довольно смутный и тяжелый период, я научилась понимать, что такое настоящий друг. У меня было полно приятных знакомых, я любила всех этих людей и наше расслабленное, веселое общение. Однако теперь я знала, что в трудный момент рядом с нами остаются совсем немногие, чтобы вместе переживать боль и печаль. Те, кто остаются, и есть наши настоящие друзья.

«Наверное, все дело в том, чтобы иметь разных друзей для разных целей, – размышляла Элизабет. – У меня просто нет правильных друзей для той ситуации, в которой я оказалась, для моих последних дней. Понимаешь, о чем я?»

Согласившись, я рассказала ей, как однажды тоже осталась без правильных друзей, хотя конечно, мои тогдашние обстоятельства были вовсе не такими тяжелыми, как у нее.