Юмор разрядил обстановку, и, как только нам удалось нащупать общую тему, нас было уже не остановить.
В ответ я получила следующее:
Мы продолжали перешучиваться в стихах, и к концу первого занятия в классе стоял веселый смех. Большинство учениц активно участвовали в занятии, и мы от души веселились.
Все сотрудники отдела обучения и перевоспитания были добросердечными людьми, и я наслаждалась работой в команде после стольких лет работы один на один с пациентами. Новые коллеги предупредили меня не сближаться чрезмерно с заключенными, и я понимала, что это важно для моей безопасности. Но я все равно хотела быть собой, а в своих ученицах видела не заключенных, а просто женщин, которые учатся играть на гитаре и писать песни. Мне хватало жизненного опыта, чтобы не забывать, где я нахожусь, но я также хотела быть предельно честной.
Благодаря моей искренности и вере в каждую ученицу, со временем между нами установилось крепкое доверие. Мы по-женски болтали на разные темы, и я поощряла их проявлять в песнях доброту и уязвимость, чтобы постепенно избавляться от тех эмоциональных барьеров, которые они выстроили вокруг себя для защиты от окружающего мира. Наши занятия стали очень личной и целительной практикой для моих учениц, и работая над развитием программы, я смотрела на нее именно как на психотерапию.
При помощи разных писательских упражнений эти женщины учились понемногу высвобождать эмоции и творить с надеждой. Безусловно, на моих занятиях было создано немало песен о боли и страданиях. Но на них писались также и песни о надеждах и мечтах. Однажды я спросила учениц, что бы они сделали, если бы их ничто не ограничивало, если бы им ничто не мешало – ни отсутствие денег, ни расстояния, ни нехватка образования. Впервые за годы они начали прислушиваться к себе и мечтать. Одна хотела свободно жить со своими детьми без постоянного контроля государственных служб. Другая сказала, что снялась бы в музыкальном клипе. Третья хотела сделать липосакцию, четвертая мечтала о жизни без побоев и оскорблений, пятая надеялась навсегда освободиться от наркотической зависимости, а шестая хотела отправиться на небо и сказать маме, что любит ее.
Откровенность на наших занятиях зашкаливала, и редкий урок обходился без слез. Но мы договорились, что мой класс будет безопасной зоной, где все поддерживают и берегут друг друга, что бы ни происходило. Поэтому женщины, которые раньше не ладили друг с другом, постепенно научились терпеть, а затем и поддерживать друг друга. Одна женщина отказалась даже записываться на мои занятия, потому что их посещала другая. Но она все равно пришла в мой класс, и через четыре занятия они уже искренне хвалили песни друг друга и к тому же перестали конфликтовать за пределами класса. Это случилось благодаря природе наших занятий. Чтобы искренне выражать свои чувства перед остальными, требовалась огромная смелость, и женщины учились уважать эту смелость, сочувствуя друг другу и слушая чужие песни с неподдельным интересом.
Другой серьезной сложностью была необходимость выступать перед всем классом. Заключенные старались поддерживать друг друга, чувствуя, какая боль скрывается за каждой песней. Одна из моих учениц, Сэнди, написала о том, как тяжело ей было расти в маленьком городке полукровкой – наполовину белой, наполовину аборигенкой, – которую никто не принимал за свою. Это чувство было хорошо знакомо и другим женщинам, которые поддерживали Сэнди, подтверждая, как важно вслух говорить о подобных вещах.
Другая ученица, Дейзи, столько раз в жизни попадала в тюрьму, в основном за рукоприкладство, что даже не знала, какой ей сейчас дали срок. Она сказала, что в зале суда каждый раз как будто отключалась, подавленная обстановкой. Поэтому она написала песню о своих чувствах: ее жизнь настолько принадлежит системе, что сама она совершенно потеряла над ней контроль. Еще одна ученица, Лиза, написала песню своему сыну, в ней говорилось, как она гордится им. Она пела ее прерывающимся от эмоций голосом, но при этом гордилась и собой тоже.