Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

«Начинают разбирать, является ли доносом, когда человек пишет на организацию, и является ж доносом, когда человек пишет о том или другом отдельном разговоре. Все это сплошная формалистика, потому что, если даже отдельный член партии в отдельном разговоре увидит определенную угрозу единству партии, то совершенно очевидно, что он не имеет права руководиться пустыми формальными соображениями, его обязанностью является довести до сведения партийных руководящих органов то, что он знает»{137}.

Такие письма можно найти и в других фондах, но здесь их собрано особенно много. В отличие от РКИ и Отдела жалоб, которые с трудом налаживают работу, партийный контроль, по-видимому, развит больше. С самого начала существования этих органов их задачей является также борьба против нарушения коммунистами норм партийного поведения: такова роль партийных коллегий, которые должны рассматривать дела коммунистов, против которых выдвигаются обвинения. Регулярная практика чисток, кроме того, обладает притягательной силой: чистка 1921 года провоцирует первые доносы — письменные и устные, которые постепенно входят в повседневную практику коммунистов.

Власть и народ: места встречи…

Практика обращения к власти{138} становится все более распространенной в 1920-е годы. Растущая грамотность, о которой столь печется большевистская власть, — вот первое, лежащее на поверхности объяснение[35]. Благодаря энергичной политике нового режима и деятельности обществ вроде «Долой неграмотность», процент грамотных людей в СССР к 1930 году вырос почти вдвое по отношению к уровню 1913 года и составил 63% вместо 33%{139}; это обобщенные цифра, показатели грамотности очень сильно различались в зависимости от региона. Пусть авторы еще не очень уверенно владеют орфографией — так, что некоторые письма даже трудно разобрать, но это происходит, в том числе, и потому, что, несмотря ни на что, практика обращения к властям становится все более демократичной{140} и обыденной[36].

Среди адресатов писем, которые отправляют жители России, а затем и СССР, важное место занимают видные деятели и политики. Преемственность по отношению к тому, что происходило до революции, очевидна. Обращения к царю, письма солдат в 1917 году находятся, конечно же, в рамках той же логики, что и явление, которое можно было наблюдать в двадцатые годы. В последнем случае письма, конечно же, носят стихийный характер, но процесс этот поддержан властью, которая выдвигает на первый план фигуру Михаила Ивановича Калинина[37]. Официальная пропаганда представляет этого пожилого руководителя, рожденного в бедной крестьянской семье в Тверской губернии, как человека доброго и внимательного, готового выслушать людей из народа. 

В 1924 году Аркадий Шайхет[38] делает серию фотографий, на которых крестьяне, одетые в лапти, в больших тулупах с «письмами в руках» направляются в приемную к «старосте Калинину»{141}. Эти фотографии публикуются и выставляются[39], что способствует созданию широко растиражированного в дальнейшем образа Калинина, готового выслушать народ. Калинин, принимающий простых граждан, как представляется, стал «общим местом» в советской иконографии двадцатых годов. Сцена всегда одна и та же: Калинин опирается на ограждение, которое отделяет его от народной массы. В руке у него письмо одного из просителей. Существует несколько снимков, на которых эта сцена почти в точности повторяется, хотя датируются они соответственно 1920, 1926, 1932 и 1939{142} годами!

Нужно обладать весьма проницательным взглядом для того, чтобы различить едва заметные изменения в возрасте героя этих снимков. Их главным действующим лицом, впрочем, является не столько Калинин[40], сколько письмо, вокруг которого строится вся композиция. Такая композиция вызывает в памяти картину Репина[41], при виде которой взгляд неизбежно приковывается к белому перу писаря. Приемная Калинина, расположенная в доме № 4/22 на улице Воздвиженка[42], известна всему СССР. «Известия» каждый день публикуют расписание ее работы.