Пять рассерженных мужей

Беседа меня не только от китайской кухни спасала. Мишель Робэн явно порывался чем-то поинтересоваться. Настойчиво, должна заметить, порывался. Думаю, в милиции ему сообщили, кто так покорёжил его очаровательный автомобильчик…

Нет, имени моего в милиции точно ему не называли, поскольку не так я глупа, чтобы оформлять «Мерседес» на себя. Оформила на друга «чернобыльца» — пошлину не хотела платить. Так все нормальные люди поступали, пока государство не спохватилось и льготы не отменило. Теперь-то многие горюют, вспоминая те светлые времена, но дело в другом.

Имя моё Мишелю в милиции не сообщили, зато не могли не назвать номер моего «Мерседеса», жестоко разделавшего его «Альфа Ромео».

Уж об этом сразу сообразила я, как только мы в ресторан вошли. Мгновенно заподозрив, что Мишель о «Мерседесе» моем выспрашивать начнёт, я, как настоящая русская женщина, тут же завела разговор о политике — вот где бескрайнее поле для самоутверждения. Как править страной и с кем этой стране дружить знает каждый, и любой с удовольствием надаёт советов.

Не скупилась и я, работая языком так, что Мишель и слова вставить не сумел, все молчал да уму моему дивился.

Едва с политикой было покончено, я сразу к армии перешла. Мой собеседник к тому времени если какие вопросы и имел, так намертво о них забыл. Да и как тут не забыть, когда столь важные и интересные темы поднимаются.

Кстати, в связи с армией ему тоже было что сказать. На свою беду, он имел глупость похвалить американских солдат. Легко представить как болезненно я отреагировала:

— Ха-ха! Американские военные — бравые парни! С блеском побеждают только в компьютерных войнах. Вопрос об отступлении первым появляется в их головах, даже если они плотно окружены.

Он открыл рот, видимо собираясь возразить, чего я, как женщина, не могла позволить. Он хотел возразить, и вот тут-то меня понесло. Откуда неведомо такой нахлынул патриотизм, что я ни с того ни с сего вдруг русских мужчин начала славить.

— То ли дело наши мужики! — воскликнула я. — Наши мужики наступают даже тогда, когда по всем правилам пора сдаваться! Хоть гневом, хоть заботой русского мужика окружи, все равно он в бой рвётся!

— Какие интересные мысли приходят в вашу голову, — восхитился Мишель.

— К любому эти мысли пришли бы, если бы он трезво глянул на моих подруг. Вот взять хотя бы Тосю. Уж чем только не окружала своего Тасю она, Тася же, кобель, не сдаётся и лезет то на рожон, то под юбку. У Тоси тьма подруг, так что в юбках дефицита нету. А Тамарка? Моя Тамарка!

И я едва не захлебнулась, потому что о Тамарке очень много могла сказать.

И сказала!

— Моя Тамарка! — начала я, собираясь, никаких подробностей не страшась, внедриться в её тоскливую жизнь, полную бесцельных событий и опасных приключений. — Моя Тамарка просто кенгуру!

Он удивился:

— Кенгуру? Почему же?

— Да потому, что мужа своего всю жизнь в сумке носит. А он нелёгкий. Такое нервное истощение на этой почве у неё. С Тамаркой же общаться страшно, так наэлектризована она. Как увидит меня, так сразу кричит: «Мама, ты невозможная!». А ведь могла бы и помолчать, потому что ей есть с кем сравнивать — двадцать лет на горбу своего невозможного Даню носит!

— Двадцать лет?! — ужаснулся Мишель. — У вас такая взрослая дочь?

— Да нет, это подруга. Моду взяла мамой меня называть. Тепла ей в жизни не хватает. Носит Даню на горбу…

— Вы же говорили, что в сумке, — напомнил он.

Я отмахнулась, к чему, мол, придирки:

— И на горбу, и в сумке, где только не носит его она, а он как был лежебока, так и остался. То же и у бедной Розы. Паразиту-Пупсу она регулярно свою кровь сдаёт!

Мишель ужаснулся:

— Каким образом?

— Самым обычным, тем же, что и все русские жены. С утра до вечера вурдалак-Пупс беззастенчиво пьёт кровь жены, а там той Розы — всего ничего. Порой удивляюсь сама: откуда в Розе так много крови? Но можно представить как малютке живётся!

Мишель молчал, но глаза его были со мной согласны. Вдохновлённая я продолжила:

— И подобное с любой подругой. Наши мужчины уроды все, и потому все! Все!!! Все подруги мои несчастны! Слышу жалобы со всех сторон: «Сонька, спаси! Сонька помоги!» Жить не могут без меня. На шаг отойду, тут же ищут: «Где эта Мархалева?»

Мой собеседник вздрогнул:

— Мархалева? Вы о ком?

Я изумилась:

— О ком? Да о себе! О себе же! О ком ещё могу говорить так долго?

Тут он почему-то растерялся:

— Вы же Романова.

«Романова?

Ах! Горе мне! Неужели опять проболталась?

Проболталась опять! Надо бы хоть изредка запоминать, что говорю, да где там? Болтаю столько, что и не упомнишь! Значит сама и виновата. А как быть? Может меньше говорить?»

Здесь восстала моя натура:

«Ну конечно! Тоже выход нашла — меньше говорить! Зачем тогда жить, если мало говорить? Глупости! Ни в чем я не виновата, это папаша мой виноват. Приправил папаша фамилию, стыдно людям сказать. Уж кем я только в жизни своей не бывала, когда хотела мужчине понравиться: и Воскресенской, и Алмазовой, и даже Изумрудной, лишь бы Мархалеву эту ненавистную не упоминать.»