Пять шагов по облакам

В тщедушном теле заключалась сокрушительная сила, и теперь она рвалась наружу, как демон из преисподней, выла, скалилась, исходила пеной, не давалась и металась. В конце концов его все-таки прижали спиной к столу, и ноги его забили по полу, и шум был страшный, а Мелисса все не открывала глаз.

— Ну! Ну, тихо! Лежать, я сказал!

Ноги в грязных ботинках уже не били, а медленно возили по полу, и локоть старшего лейтенанта прижимал Витино горло. Он тяжело и прерывисто дышал и закатывал глаза.

Растянутый рот улыбался, и это было очень страшно.

Витю рывком подняли со стола и посадили на стул в центре комнаты.

Он сидел и улыбался.

— Любимая моя, — сказал он Мелиссе и вытер разбитый рот. — Я тебя давно люблю. Я все твои фотографии собрал, все газеты, все журналы, чтобы ты только у меня была и больше ни у кого. Ты же не знаешь, как это хорошо, что я тебя люблю!

— Что это за дом, где ты ее держал? — спросил старший лейтенант и встряхнул его за плечо. — Слышь ты, придурок! Что это за дом?

— Не ори, я слышу, — сказал Витя. — Это мой дом. Мой собственный! Я там все для нее приготовил, даже алтарь построил.

— Что ты построил?!

— Алтарь, — с удовольствием повторил Витя Корзун, курьер, и рука Василия Артемьева тяжело съехала с плеча Мелиссы Синеоковой и сжалась в здоровенный кулачище. Мелисса обеими ладонями обняла кулачище, как будто боялась, что он натворит дел. — Жертвенный, в саду, как у друидов! Хотя что ты можешь знать о друидах, мент поганый!

При слове «алтарь» Лера Любанова сильно побледнела, глазищи загорелись нестерпимым голубым огнем, и волосы на фоне побледневшего лица показались очень черными.

Похоже, ни ментам, ни фээсбэшникам слово «алтарь» тоже не понравилось.

— На том участке бабушка картошку сажала, а потом там все бросили, потому что болото каждый год подтопляет, не растет ничего, — охотно продолжал Витя. — Я там все специально устроил. У бабушки. Там подвал, где нас отец держал, когда мы шумели. А бабушка там до сих пор живет и ничего, не шумит. У меня там и фотографии, и газеты, и свечи, и все, все было, а она не поняла! Ничего не поняла!

Тут он вдруг закрылся скованными руками и заплакал. Плечи задрожали, и пальцы задрожали.

— Я так для нее старался! Я так хотел, чтобы она оценила, а она ничего не оценила! Она же про это писала, про поклонение и про друидов! Она мне все сама рассказала, как надо сделать. И я так и сделал! — Он всхлипывал совершенно по-детски, кажется, даже слезы лились. — А она на меня натравила свору волков! Все из-за нее!..

— Ты что, все время за ней следил?

— Не-ет, — он помотал головой, тоже очень по-детски, — не все! Я знал, что она живет с другим, но это не имело значения. Потому что с ней рядом должен быть я, только я! А этот никого к ней не подпускал! Я ей звонил, а трубку всегда он брал, а я звонил, только чтобы послушать ее голос! А он мне не давал! Я думал, когда заберу ее себе, его убью! Убью! Он мне мешал!

Так же неожиданно он перестал плакать и теперь с ненавистью смотрел на Артемьева, глаза у него горели,

— А я не люблю тех, кто мне мешает! Я его не люблю, потому что он не давал мне с ней говорить, а она принадлежит мне!

— У тебя в Питере была машина? — Это подполковник Гулько спросил.

— У сестры машина, — сказал Витя охотно. — Она ее мне всегда дает, и тогда дала. Я Мелиссу увез и вернул машину, я потом к ней на электричке приезжал, когда свечи привез, а потом еще раз попросил, и тогда она мне дала, сестра! Она мне всегда дает!

— А здесь у тебя откуда машина?

— Издательская, — сказала Мелисса. — Я ее узнала. Меня на ней несколько раз на съемки возили, когда Васька… Василий не мог со мной поехать. Я узнала нашу машину, когда он меня к ней тащил. То есть издательскую.

— А как же вы его-то не узнали, девушка?! Машину узнали, а его нет?!

— Издалека… не узнала.

— Она видит плохо, — подал голос Артемьев.

— А тогда, в Питере? Вы его тоже не узнали? Как же так?

— Я видела его всего одну минуту, лицо скрывал козырек бейсболки, — сказала Мелисса. — Да и то я на Исаакиевский собор смотрела, а не на него. А потом, — тут она улыбнулась извиняющейся улыбкой, — я вообще плохо знаю в лицо курьеров. Их несколько человек, и…

— Ты бы запомнила мое лицо, — мечтательно сказал Витя Корзун. — Ты запомнила бы меня навсегда! Ты умирала бы и видела только мое лицо! Ну? Разве это не прекрасно?

— И потом он все время был… разный, — продолжала Мелисса. — В издательстве он самый обыкновенный, в куртке и кроссовках. Тогда в машине он был… водитель, в бейсболке какой-то, на глаза надвинутой, а в доме он мне не показывался.

— Я хотел, чтобы ты узнала меня сама! Сама и не сразу! Это была бы наша тайна, наша игра!

— А сегодня… то есть уже вчера он был в каком-то свитере ярком. Я свитер увидела, а на лицо не обратила внимания.

— Понятно.

— Все равно вы ничего не докажете, — вдруг объявил Витя. — Ничего. Я ее не убивал, не пытал, не мучил! А на бабушкиной даче никаких следов нет.