Мне всё интересно в другой группе. Роза одна, Наташа уже куда-то отошла. Я сажусь рядом с Розой и ничего не говорю, жду, пока все снова отвернутся и перестанут смотреть на меня: я почему-то стесняюсь. Но чем дольше я сижу рядом с Розой и ничего не говорю, тем больше на меня обращают внимание. Светка Демидова отвечает кому-то в полнейшем раздражении: да подожди ты! и буквально вперилась в меня взглядом. Я нехотя достаю из пакета жакет и выкладываю его на скамейку между нами; Роза долго внимательно рассматривает рукав, поднимает голову и говорит мне сердито:
– Я же просила зашить!
Я торжествую! Я так и знала! Второй рукав точно такой же, следов работы нельзя будет найти и под микроскопом! Ей кажется, что всё осталось по-прежнему, она никак не может найти хотя бы одну заплатку. Тогда я беру оба рукава в руку, чтобы они перестали мелькать и путаться, расправляю их на скамейке, разравниваю, и показываю подруге. Розка спохватывается: «О! Таня! Извини! Я подумала, что ты ничего не сделала!..» Она тихонько виновато смеётся и с восторгом перебирает новые целенькие рукава. Вот и звонок, мне надо быстро уходить, мы договариваемся встретиться тогда-то по такому-то поводу.
На лекциях мы всегда сидим вместе, втроём.
Однажды сложилась такая неразбериха с расписанием, что нам стало в высшей степени непонятно, будет английский или нет. Кратко посовещавшись, мы решили, что нет, не будет. Я помню, как мы посмотрели внимательно друг на друга, все ли правильно поняли: английского в расписании нет, и быстро разошлись-разъехались по домам. На следующем занятии Елена Николаевна сердится на нас, как на последних негодяев, а мы оправдываемся, что занятия в расписании и не было, мы не виноваты. Нет, она возмущается не тем. А чем??
Какие мы, оказывается, недружные! Все – так все! не пришли на занятие; нет же: прибежали две «шестёрки»: мы хорошие, Елена Николаевна, мы-то пришли, мы к занятию подготовились… Она смеётся над ними! Это были Ольга Чупеева и Светик Жукова. Сперанская не ждёт от нас успехов в английском, но считает должным учить нас другому. Чтобы мы не привыкали создавать о себе ложно-поверхностное впечатление, не гонялись за лёгким дешёвым успехом. Кроме того, меня поразило, как странно звучит слово из молодёжного жаргона в устах серьёзного взрослого человека. Неуместно. А с другой стороны, как бы она сказала?! Две дурочки? Но так тоже было бы не очень правильно!
Марксистско-ленинскую философию нам преподаёт Левин Эммануил Абрамович. Если совсем чуть-чуть абстрагироваться от деталей, то это – продолжение истории КПСС. Всё разнообразие философской мысли, весь блеск ума античных, средневековых мудрецов, весь спектр суждений – всё было аккуратно уложено в прокрустово ложе одного лишь течения. И, чтоб мы не ошиблись, какого именно, у курса было ещё одно именование – материализм. Исторический или диалектический, в зависимости от полугодия. Идеализм мы порицали как могли. Мы знали, что их бывает два – субъективный и объективный. Что первично – мы знали все, поскольку только это и надо было знать. Нет, почему, чуть позже, на коммунизме, ещё три источника и три составные части марксизма. Тоже от зубов отскакивало.
Эммануил Абрамович смотрит на нас в целом доброжелательно, но вместе с тем несколько критически; у него учились такие студенты, которые, отучившись два года в академии, переводились на филфак МГУ, чтобы изучить марксистско-ленинскую философию более серьёзно и глубоко. Я вполне верю Левину, не станет же он нас обманывать, – мне так легче – и думаю лениво: вполне может быть, на земле и не такие чудеса случаются.
Оставить ветакадемию ради изучения м-л философии! Как говорит моя мама, уму непостижимо!
Левин столь же лоялен и в меру снисходителен к нам, как и Павленко. Приёмы абсолютно те же; главное – конспекты. Наташа привезла из дома тетрадки с конспектами своих родителей, и даже приятелей родителей. А там и труды Сталина законспектированы. Кто-то сказал, что любую идею можно довести до абсурда. Вот мы и постарались! Наташа сказала, конечно, мне, что вот, мол, готовые конспекты, смотри. Но я помню, что я их как открыла, так и закрыла. Кажется, затхлым воздухом сталинской эпохи повеяло. Сомневаюсь я, однако, как любила повторять Римка, что на втором курсе я хоть один раз была в читальном зале. Я научилась обходиться без походов туда, и уже ничто не могло меня заставить открыть эти тяжёлые тёмно-коричневые красивые дубовые двери.