Пятая четверть

— Тогда хоп! — оживился Гошка. — Пошли мыть посуду.

Ночь была светлая. Высоко стояла полная луна. Поодаль от нее белело облачко. Оно тянулось к луне, словно дымок, почуявший тягу, и словно луна была дырой в небе, сквозь которую можно было улизнуть в космос.

Гошка быстро прошелся по тарелкам пучком травы, сполоснул их и сказал:

— Неси. И прихвати что-нибудь постелить — будем спать в кустах… Или вон на балконе. Там ведь никто не живет?

Антон принес одеяло, две телогрейки, кинул их Салабону, уже сидевшему на балконе, и по шаткой лестнице забрался сам. Но балкон показался неуютным для ночлега, и ребята пролезли в мезонин.

При лунном свете они сгребли в кучу стружки для изголовья, расстелили телогрейки и легли ногами к двери, чтобы видеть небо и чтобы утром не заспаться.

Стояла тишина. И оттого, что дом был необитаемым, тишина эта была жутковатой.

Салабон завозился, шурша стружками, и спросил:

— А знаешь, о чем мы спорили с Леонидом Николаевичем, когда ты заглушил нас?

— Знаю, — ответил Антон и вздрогнул. — Да, я все знаю.

— Я чуял. Думаешь, нет?.. Хы!.. И что, по-твоему?

— Не знаю… Но думаю, что это неправда.

Гошка быстро сел и повернулся к Антону.

— Это и есть неправда! Это вранье!.. Дурацкое вранье!.. Восемнадцать горлохватов налетели — и вор! Отдай!.. Раз я детдомовец, значит, вор. Шиш!.. Мало ли что я там спал. Я вон у самого начальника в кабинете спал, на мягком диване. Залез по пожарной лестнице на третий этаж и — в окно. Ну и что?.. Меня, наоборот, спросить бы надо, не заметил ли я чего подозрительного. А они налетели как бешеные! «Ты украл инструменты!»

— Ну, значит, и нечего кипятиться, — сказал Антон, улыбаясь.

— А я и не кипячусь. — Салабон снова улегся.

— И все-таки ты странный.

— Это что ночую где попало?.. Это ерунда. Я же не виноват, что дома я сдыхаю от скуки. Мне лишь бы интересно, а там хоть у черта на куличках.

— Тебе плохо у тетки?

— Что ты! Дядька — утюг немного, а тетка — золото. Я у них и остался с условием, что буду жить, как хочу. А так бы да-авно утек туда, где меня Салабоном зовут, по-мудрецки. Приняли бы…

— Да-а… А знаешь, ты прав, у меня ведь тоже есть кличка, и тоже мудреная — Тамтам.

— Тамтам?

— Да. Это такой инструмент в Африке, ударный, с жутким звуком. Самый мрачный инструмент. Я как-то предложил на сборе назвать так нашу сатирическую газету. Газету назвали и меня заодно.

— Хм! Где, где? Тамтам! Вот это кличка.

Не то на ступеньках, не то на бревнах Леонид негромко заиграл на баяне, на одних басах. Антон улыбнулся, узнав «Хор охотников» из «Волшебного стрелка» Вебера, и тут же Леонид пропел: «Идем всей гурьбою поднять кабана».

— А знаешь, — проговорил Салабон, резко перевернувшись на живот, — той ночью, когда все это разворовали, я видел вора… Спал я на чердаке. Спал, спал и вдруг — свет по глазам как резанул. Я так и сел. Смотрю: кто-то мелькнул в дверце, и задребезжала лестница. Я не то что испугался, а как-то так, кожу свело. Слез — никого. Ну, думаю, бредил, и бухнулся под батарею досыпать… А утром эти чурбаки схватили меня за хрип. Шиш, я им чего сказал. Пусть думают, что хотят. Пропади они пропадом. Плевал я…

— Зря. Разве приятно, когда о тебе плохо думают?

— Это смотря кто думает. Если те, так я чихал на них. А вот Леонид Николаевич… Он меня ненавидит, а знаю, даже морду не прочь бы набить, — Гошка вздохнул и опять повернулся на спину. — Пусть бьет. Передай ему, пусть бьет. Что я могу сделать, раз не верит. Да и ты не веришь.

— Я верю. — Антону было так легко и приятно от этого состоявшегося, наконец, разговора, как будто он после мороза погрузился в теплую ванну. — Честное слово, верю.

— Могу какую хочешь клятву дать! Самую смертельную!.. Только нет таких, все какая-то кислятина: ей-богу, чтоб мне туда да растуда… Не знаешь, как по-испански «честное слово»?

— Нет.

— Узнай. Оба выучим. Все-таки звучней… А ничего у Леонида Николаевича бабенка: и фигурка, и по-испански чешет, и вообще…

Антона вдруг прямо подкинуло. Он сел, вытаращил глаза и прохрипел:

— Ты что, спятил — так орешь?.. Они вон на бревнах, услышат.

— Не услышат.

— Не услышат! Салабонище горластый!.. Какая же она бабенка? Она… Давай не будем об этом, я не люблю. — Антон смешался, чувствуя, как щеки его начинают гореть и как огонь этот перекидывается на шею и грудь. «Что это? Что это?» — мелькало в голове, а руки, подрагивая, сами совались зачем-то в изголовье и ворошили стружки.

— Тебе тесно? — спросил Салабон и чуть подвинулся.

— Нет, нет, лежи… Что-то жарковато. — Антон откинул одеяло и улегся, отвернувшись от Гошки.

— Когда я вижу вот такую… ну, женщину, я всегда думаю: «Хоть бы мне такая же досталась!» А то какая-нибудь дура попадется!..

— Давай, Гош, спать.

— Давай. А вообще, я не бабник.

Антон прямо насильно зажмурил глаза, но едва ослабил, они мигом распахнулись и уставились в небо.