Пятая голова Цербера

Офицер усмехнулся сам себе и остановил воспроизведение. Настойчивость, с какой высказал свои требования заключенный, умилила его. Он позволил себе немного пофантазировать, представляя, какой тот получил ответ. Он перемотал назад несколько дюймов пленки и снова нажал кнопку «Воспроизвести».

С: Хотите вернуться в подземелье? Сигарета вам вроде бы пришлась по вкусу. Есть еще какие-то пожелания?

З: Мне нужно новое одеяло. И бумага! Еще бумаги и что-нибудь, на чем можно писать. Столик.

С: Мы давали вам бумагу. Много бумаги. И что вы с ней сделали? Покрыли каракулями. Вы отдаете себе отчет в том, что все эти, с позволения сказать, записи будут приобщены к вашему делу и впоследствии, если возникнет такая необходимость, переданы на высший уровень? И что их потребуется как-то расшифровывать? На это уйдут недели кропотливой работы. Не завидую я этому человеку.

З: Можно послать фотокопии.

С: А вам бы это понравилось, гм?

Офицер уменьшил громкость, так что голоса опустились почти до шепота, и стал разгребать завалы на столе. Его внимание привлек блокнот – необычно крепкий и странной формы. Он выгреб его из кучи.

Размеры блокнота составляли примерно 14 × 12 дюймов, а толщина – около дюйма. Он был переплетен в толстую холстину, которой время и солнце придали по краям кремовый оттенок. Страницы оказались тяжелыми и плотными, поля отграничивались блеклыми синими линиями. Текст на первой странице начинался с середины предложения. Присмотревшись особенно пристально, офицер увидел, что перед ним три страницы были вырезаны из записной книжки – словно бы лезвием бритвы или очень острым ножом. Он достал свой кинжал и испытал его на четвертой странице. Кинжал был остро отточен – потому раб и держал его столь бережно, – однако отрезать краешек страницы так же чисто и ровно, как сделал это кто-то раньше, офицер не смог. Он вчитался в текст.

…обманчивое впечатление даже при дневном свете, так что я подчас задумываюсь, что из увиденного мною существует в действительности, а что есть обман воображения. Чувство не слишком приятное, выводящее из равновесия, да еще слишком долгие дни и чрезмерно краткие ночи не помогают восстановить его. Я просыпаюсь за несколько часов до рассвета, даже в Ронсево [37].

Если верить показаниям термометра, климат здесь достаточно прохладный, но мне не холодно, я чувствую себя так, словно нахожусь в тропиках. Солнце, это невероятное, удивительное розовое солнце, сверкает с небес, освещая, но почти не согревая, и в синем конце видимого спектра излучение его так невелико, что небо кажется почти черным; именно эта чернота порождает впечатление тропического пояса. По крайней мере у меня. Я сопоставляю ее с потным лицом африканца или зеленовато-черными тенями в полдень в самой гуще джунглей; что до растений, животных и насекомых, то они, как, впрочем, и сам химерический, без видимого порядка выстроенный город, только усиливают такое восприятие. Я поневоле думаю о снежной лангуре – обезьяне, что живет в стиснутых ледниками гималайских долинах, или волосатых слонах и носорогах, что обитали в период последнего оледенения на замерзающих оконечностях европейского и североамериканского континентов. В то же время здесь водятся яркоперые птицы и растут широколистные, с красными и желтыми цветами растения (как на Мартинике или в Тумако [38]) – причем в изобилии, если уровень почвы достаточно высок, чтобы этот участок не заполонили камыши и тростники, привычные на заметно засоленных лугах.