Пятая голова Цербера

Где я родилась… да. На корабле. Да. Я была первым человеком, рожденным на корабле, и последним, родившимся в нашем старом мире, – как вам такое, юноша? Изначально не предполагалось допускать родов на борту, но в конечном счете избежать их не удалось. Моя мама, вы понимаете, она решила уехать и умолчала о своем положении. Она была крупной женщиной, можете себе представить, а я, наверное, ма-а-хоньким ребеночком. Конечно, проводились физиологические обследования, куда ж без этого. Но за несколько месяцев до отлета, он ведь задерживался, так-то вот. Всех женщин заставили облачиться в эти накидки, они их называли космической формой, и они стали очень похожи на мужчин. Мама почувствовала, что скоро родит, и попросила распустить одежду в талии, ну да о стиле и говорить нечего, не дизайн, а чертовы балахоны. Они и не догадались. Ей было больно, когда она явилась к отбытию, но врачиха на корабле была одной из них и ничего никому не сказала. Так я родилась, и она взяла маму и меня к себе, и мы заснули, а когда проснулись, прошел двадцать один год. Наш корабль числился под номером 9–8—6, то есть он не был первым, но все же одним из самых ранних. Я слыхала, что раньше они нарекали суда особыми именами. Мне кажется, что так было куда прикольнее.

И когда мы явились сюда, французов оставалось совсем мало, да и то почти у всех, кроме самых маленьких детей, были жутко изранены, покорежены или вовсе отсечены руки и ноги [40]. Они знали, что потерпели поражение, а мы одержали победу. Наши мужчины отобрали у них землю и скарб. Они забрали себе все, что хотели. Так мама мне потом рассказывала. Я была очень маленькая и ничего не понимала, вы знаете. Потом я стала понемногу взрослеть, а эти французские девчонки, которые были слишком маленькие, чтобы сражаться, росли вместе со мной. И разве ж они не были прекрасны?! Да я вам так скажу: любой богатый юноша был их, и почти все красавчики тоже им достались. Можно было явиться на бал в самом роскошном платье… а потом входила француженка, в сущем тряпье, но у нее в перевитых лентой волосах был цветок, и головы всех парней в зале поворачивались в ее сторону.

Аннезийцы? А что с аннезийцами?

А, вы про этих. Мы называли их аборигенами или дикарями. Они ведь были не люди, вы знаете. Просто звери, похожие на людей.

Конечно, я их видела. Почему я часто играла с их детьми, когда была маленькая, вы спрашиваете? Мама не хотела, чтобы я с ними водилась, но, когда я играла одна, то часто убегала на окраину пастбища, и они приходили туда, чтобы поиграть со мной тоже. Мама говорила, что они меня съедят. (Смеется.) Но я не сказала бы, чтоб они хоть раз попытались что-то такое учудить. Украсть они меня могли, это да! Они ели все подряд, но неизменно оставались голодны. Они все время воровали припасы из нашей коптильни. Папа однажды ночью убил троих. Прямо на полпути от коптильни – такой «бумм!» из его ружья. Один из них оказался из тех, с кем я играла. Я расплакалась. Дети так себя ведут, вы понимаете.

Нет, я не знаю, где он их похоронил, если вообще хоронил. Наверное, попросту оттащил подальше и бросил зверям на растерзание.

Вошел другой офицер. Первый офицер отложил блокнот. Ветер перелистал страницы.

– Так и знал, – сказал напарник первого. – Ну почему мы этим не можем заняться днем, когда нам это действительно нужно?

– Ты припозднился, – пожал плечами первый.

– Не так, как ты, – я сейчас как раз собираюсь лечь в постель.

– Смотри, что мне дали.

Офицер скривил губы в едва заметной кислой усмешке и показал на беспорядочно раскиданные по столу бумаги и пленки.

Второй потыкал пальцем в кучу документов.

– Политический?

– Уголовник.

– Скажи им, чтобы стряхнули пыль с удавки, и сходи поспи чуток.

– Не раньше, чем я разберусь, что это вообще такое. Ты коменданта знаешь.

– К завтрашнему дню тебя самого впору будет закапывать.

– Я попозже посплю. Я уже и так выбился из графика.

– Ты ведь всегда был совой, не так ли?

Второй офицер широко зевнул и ушел. Первый офицер налил себе бокал вина. Вино было не холоднее воздуха в комнате.